месяца назад он маршировал по мосту через Ренус из
Германии, судьба наконец улыбнулась ему. Улыбка Сироны, адресованная
ему, осветила бы темную комнату. Воодушевленный таким образом, Тулл
поспешил возобновить свои ухаживания. Первой ошибкой было начать после
того, как он выпил приличное количество укрепляющего уверенность вина, второй – его попытка поцеловать Сирону в то же время. Он все еще
чувствовал звонкую пощечину, которую она нанесла ему по щеке. Прошло
десять дней, прежде чем униженному Туллу разрешили вернуться в ее
16
гостиницу, и еще двадцать, пока отношения не были восстановлены до
уровня, близкого к их прежней сердечности.
«Больше поспешности, меньше скорости». Пнув нетронутый комок
чистого снега, он решил, что идти на войну легче, чем пытаться понять
женщин.
— Центурион! — воскликнул проходивший мимо легионер, отдавая
честь, и Тулл забыл о Сироне. Образы церемонии награждения, состоявшейся месяц, назад заполнили его разум. По-прежнему казалось
странным, что Германик счел нужным возвысить его до должности второго
центуриона в Первой когорте, и все же это было – это случилось. Много лет
назад, когда Тулл возглавлял Вторую когорту Восемнадцатого, такое
продвижение казалось возможным, но позор того, что он выжил в засаде
Арминия, лишил его карьерных возможностей. Однако Германик что-то в
нем увидел, и его недавнее признание сделало Тулла старше всех
центурионов в легионе, кроме примипила.
Громкие возгласы марширующих легионеров, когда Германик
закончил говорить, глубоко тронули Тулла. Чувствуя себя неловко даже при
одном воспоминании, он огляделся. Конечно, никто не смотрел, и он
усмехнулся над собой. Вон тот кузнец был слишком занят тем, что стучал
молотком, а его ученик наблюдал, чтобы обращать внимание на проходящего
солдата. То же самое относилось и к бондарю, подгонявшему железные
кольца к новой бочке, и к ругающемуся плотнику, у которого соскользнула
пила, содрав кожу с костяшек пальцев. Другие прохожие, закутанные в
плащи с капюшонами, тоже не обращали внимания, так как стремились
добраться до места назначения.
Даже у босоногого тощего мальчишки, пробиравшегося к Туллу, была
своя цель. — Не пожалейте монетки, господин — взмолился он.
Обычной реакцией Тулла было бы пройти мимо с проклятием, но
впалые, потрескавшиеся щеки и похожие на ветви конечности мальчика
вызвали у него сочувствие. «Я становлюсь старым и сентиментальным» —
подумал он, роясь в кошельке и вытаскивая не просто медный ас, а
серебряный динарий. — Возьми себе чего-нибудь горячего, — приказал он.
Солнечный свет играл на монете, когда она вращалась в воздухе. — Купи
себе плащ или пару сапог.
Даже когда лицо мальчишки исказилось от восторга — Тысяча
благословений вам, господин! — его глаза метнулись влево.
Взгляд Тулла проследил за взглядом мальчика, и он тихо выругался.
Прислонившись к витрине лавки, стоял еще один мальчишка. Этот был
хорошо откормлен, в три раза больше голодающего перед ним, и его
ухмылка показывала, что он видел, что происходит. Как только Тулл уйдет, 17
он заберет монеты себе. Ветвистые Конечности будут бессильны
сопротивляться.
Гнев Тулла вспыхнул, и он шагнул вперед, прижав откормленного
мальчишку к стене лавки навершием своего витиса, трости из виноградной
лозы.
Громкий крик. — Я ничего не сделал, господин!
— Но ты бы это сделал, личинка. Ты собирался украсть у него мои
деньги, не так ли? — спросил Тулл, мотнув головой в сторону Ветвистых
Конечностей, который смотрел на него глазами размером с тарелку.
— Нет, не я бы..., господин! Я… — Протест мальчишки превратился в
приступ боли, когда витис Тулла частично вошел ему в живот.
— Не лги мне. — Суровый взгляд Тулла, привыкший заставлять
закаленных солдат отшатываться, впился в мальчишку. Он быстро опустил
глаза, и Тулл прошипел ему на ухо — Если кто-нибудь хоть пальцем тронет
этого мальчика или возьмет его монеты, я выслежу тебя и твоих подлых
дружков, и, клянусь всеми богами, ты пожалеешь о том дне, когда был
рожден. Ты понял?
— Да, господин.
