сцепив тонкие ладони на большом круглом животе, и я не понимал, видит ли она меня хоть как-то — или смотрит невидяще, как смотрела бы в задумчивости на скользящие за вагонным окном перелески, неспешно уплывающие, чтобы смениться иными, неотличимыми от предыдущих.
Я знал, что не нужно даже пытаться перемолвиться с ней словечком. Это было бы нарушением какого-то молчаливого уговора между нами, но главное другое: что бы я ни сказал, какие бы чувства ни выразил и как бы ни сделал это, она уже никогда на меня не посмотрит.
А если и посмотрит, то не увидит.
Я успел почувствовать острую жалость, но не понял, к кому из нас она относится.
Оставайся ещё мгновение, мне, возможно, удалось бы в этом разобраться, — но в зеркало ударил чёрный камень, стекло взорвалось осколками, а потом всё окончательно замутилось и исчезло, оставив по себе лишь мучительное недоумение.
Александр
Портило настроение, что у меня не было подарка. Откуда ему было взяться. Я ума не мог приложить, чем порадовать новобрачных. И чем в принципе таких новобрачных можно было бы порадовать. Тем более что мне и некогда было заниматься этой ерундой.
Оставалось просто махнуть рукой. Забыть о правилах приличия. Мне эта их свадьба сто лет была не нужна. И ещё сто лет мне бы она не понадобилась.
Но это ведь говорить легко. Я сам сколько раз об этом красочно рассуждал. Главное, дескать, оставаться собой. Не стоит, мол, из кожи лезть, чтобы прилично выглядеть. По крайней мере в глазах тех, до кого тебе нет никакого дела. Тоже мне светские обязательства. Кто мне эта Лена? Я её в последний раз видел десятилетней. Или около того. Кто мне, если уж начинать разбираться, сама Марина? Тем более кто мне этот их жених? Шура или как его там? Век бы их не знать.
Ну да. А как попадаешь в эти клещи, всё почему-то выглядит иначе.
Между тем время текло. Марина дважды звонила — осведомиться, помню ли я о грядущем торжестве. Не устал ли предвкушать то чистое наслаждение, с которым все мы в скором времени столкнёмся.
Одним из звонков она застала меня в Томске, но я мог потратить несколько минут на разговор, и она даже не заподозрила. Ворковала, как она счастлива, что у молодых на всё совет да любовь. Уж так рада, так рада, просто слёз не может сдержать. Прямо даже завидует. У неё самой-то никогда такого не было, её судьба неудачно сложилась. Ну, пусть не целиком, бывали, конечно, и на её веку светлые дни, но в некоторых отношениях точно. А ведь главное в жизни любовь. Так пусть хоть Леночка теперь порадуется. Хоть девочке её ненаглядной повезло.
Прерывать её мне было неудобно, и Марина с удовольствием рассуждала, что на фоне столь безоблачного согласия меркнет даже элитная обеспеченность. Уж не говоря о статусности. И что-то ещё там меркнет, не удержалось в памяти.
Ко всему прочему однажды, вернувшись из командировки, я обнаружил в почтовом ящике большой розовый конверт — доставленное почтой официальное приглашение. Прежде я таких и вообразить не мог.
Конверт был бархатный, а выпавшая из него именная открытка представляла собой волшебный чертог: он вздымал многоярусные крыши из ничего посредством разложения. На шпиле причудливого терема сидел золотой петушок и заливисто кукарекал. Будучи поставлен в тупик его голосистостью, я не поленился выяснить, что делал он это с помощью наклеенного изнутри плоского китайского чипа.
Золотые виньетки складывались в бутоны, крылышки и облачка. Фабричная каллиграфия сообщала: там-то и тогда-то — шестнадцатого, Петровский путевой дворец, зал «Карамзин».
Всё в совокупности никак не предполагало возможности обойтись в качестве свадебного подарка милым пустячком — и одновременно бесило очевидной тщетностью усилий прыгнуть выше головы.
За три дня до мероприятия снова позвонила Марина. Я уже начал было оправдываться — никак не забыл, горячо готовлюсь. Но она, не дослушав, перебила вопросом.
— Свидетелем? — удивился я.
— Ну да. Шафером, как теперь говорят.
И недовольно пояснила, что почётную обязанность должен был исполнить Шурин друг. Сама она его не видела, но Шура с ним дружит со школы. Они вообще-то не разлей вода. И как ниточка за иголочкой. Но такая незадача: другу пришлось срочно уехать в Сингапур. Другого времени не нашлось у него, видите ли, в Сингапур ехать. Бизнес такое дело. Сволочное такое. У кого бизнес, те живут как на вулкане, понимаешь. Сами себе не принадлежат.
— Ну да, — кивнул я. — Галеры.
Она не обратила внимания.
— Так сможешь?
— Почему нет. Конечно.
— Вот и хорошо, — подвела она черту с явным облегчением, словно не надеялась, что я соглашусь. — Тогда в двенадцать в Грибоедовском. И ты это… паспорт не забудь, вот что! Паспорт обязательно. И ещё знаешь что, ты чуть раньше приезжай. Пока то, пока сё, пока ангела я тебе дам…
— Какого ангела?
— Ты же свидетелем пойдёшь, — втолковывала Марина. — Теперь свидетелю положено ангела дарить. Сам же говорил, не знаешь, что подарить, помнишь? Или придумал?
— Умом расшёлся, — вздохнул я.
— Вот и расслабься. Что ж делать, если ты такой. Ангела подаришь. Традиция есть традиция, куда деваться. А тебе не заморачиваться.
Я хотел заметить, что прежде пшеном посыпали, но сдержался. Тоже мне традиция.
— Ты и без того какое им одолжение делаешь! Свидетелем идёшь!.. Ну и всё. Ангела я тебе дам, Шура уже купил. Хорошо?
— Хорошо, — сказал я. — Ангела так ангела. Потом когда-нибудь что-нибудь полезное. Пока символом обойдёмся. Пластмассовый ангел-то?
— Ага, пластмассовый, — обиделась она. — Скажи ещё фанерный. На ту же букву, только платиновый. Двадцать восемь сантиметров. Размах крыльев — четырнадцать с половиной… Утром на всякий случай позвоню. А то ещё проспишь.
— Позвони, — кивнул я. — А то и правда, мало ли…
Она снова всполошилась. Я спохватился: бог с тобой, это никчёмное «мало ли» ничего не значит… я ничего не имел в виду… просто очередная шутка… ну или попытка шутки!.. ну пусть попытка неудачной шутки, хорошо. И да, она права, тут я с ней полностью согласен: не стоит шутить, когда дело касается столь серьёзных вещей.
Во всяком пустяке замотанной Марине мерещилось обещание новых сложностей, если не катастроф. Насилу успокоил. Я мог её понять: фактически один шаг до счастья дочери, а тут такая чехарда. Заволнуешься, пожалуй…
Сложный всё-таки процесс — бракосочетание.
* * *
Стоило мне ранним утром шестнадцатого раскрыть глаза, как я отчётливо понял: благословен день сей среди прочих.
Говоря по-простому, я обнаружил себя в хорошем настроении, добавочно подкреплённом не столь уж часто оправдывающимся предвкушением бесплатных удовольствий.
Это было даже немного удивительно. Засыпая накануне, я
