доход так же, как и нецифровые компании, поскольку налогообложение, основанное исключительно на цифровой деятельности, может привести к налоговым требованиям, когда не реализуются ни доход, ни прибыль, даже потенциально от свободной цифровой экономической практики. В этом случае необходимо будет учитывать стоимость всех видов деятельности, деятельность, которая приводит к получению дохода, а также контролировать, подобно другим формам налогообложения, момент начала налогообложения компании.
Из этого базового предложения открываются два пути. Первый - рассмотреть совокупное налогообложение. Если оценить общий доход компании в регионе, обладающем полномочиями по сбору налогов, и соотнести доходы с видами деятельности, то налог можно взимать с этой суммы. Например, на основании отчетности Facebook считается, что в 2016 году компания получила в Великобритании доход в размере 842 миллионов фунтов стерлингов и заплатила 5,1 миллиона фунтов стерлингов в виде налога (ставка менее 1 процента). Если бы выручка Facebook облагалась по ставке, эквивалентной британскому варианту налога с продаж (НДС) в 20 процентов, то налоговый счет составил бы чуть более 168 миллионов фунтов стерлингов. 1 В Австралии налог на товары и услуги (GST) должен был бы составлять 10 процентов (PA 2017). Упомянутое ранее предложение правительства Великобритании о введении налога в размере 2 процентов позволило бы собрать около 17 миллионов фунтов стерлингов. Суть в том, чтобы соотнести сумму, собранную в конкретном регионе, с деятельностью в этом регионе.
Второй путь - рассмотреть возможность микротранзакций в контексте налогообложения. При наличии соответствующей модели в принципе нет причин, по которым отдельные действия, связанные с доходом, не могли бы облагаться налогом по мере осуществления деятельности, причем таким образом, чтобы учитывался как фактический доход, так и стоимость информации, приватизируемой платформой. Микроналогообложение позволит получать результаты, основанные непосредственно на фактической деятельности и ее местоположении, которые приносят пользу цифровой компании. В связи с этим возникает вероятность того, что микроналоги можно рассматривать наряду с микродоходами для пользователей, при которых один и тот же расчет, определяющий доход от деятельности, обеспечивает поступление определенного процента дохода как правительству, так и отдельному пользователю. Такие схемы потребуют контроля для предотвращения автоматического "выращивания" сайта, что не совсем похоже на то, как контент-фермы стремятся привлечь пользователей на свои сайты, чтобы получить доход от рекламных кликов. Это может стать проблемой для микродоходов и микроналогов, если граждане будут пытаться максимизировать налоги или доходы, как только смогут. В таком случае реализация должна будет контролировать такие игры в системе, возможно, наиболее эффективным способом будет обеспечение достоверной связи между деятельностью и доходами, так что даже если деятельность вызвана попытками пользователей увеличить налог или доход, она также является лишь процентом от увеличения доходов компании. С другой стороны, как будет рассмотрено ниже, при обсуждении вопроса об общественном достоянии, это также открывает возможности для коллективного дохода от платформы, которая контролируется пользователями, а не приватизируется ради прибыли немногих.
В заключение следует подчеркнуть, что налогообложение на основе деятельности относится только к определенным стратегиям монетизации цифровых экономических практик. Например, сервисы на основе подписки, применяющие стратегию "аренда, а не покупка", могут облагаться налогом непосредственно при обмене между арендатором и получателем, а юрисдикция будет зависеть от местонахождения получателя. Основополагающий принцип политики, применимый ко всем цифровым экономическим практикам, заключается не в микроналоге, микротранзакциях или других подобных формах, а в том, что налогообложение должно вытекать из деятельности, поскольку она связана с доходами и прибылью цифровой экономической корпорации.
Труд и цифровые экономические практики
Труд и цифровая экономика вновь стали темой и одним из главных вопросов, задаваемых в отношении более широкого "социального блага" цифровых экономических корпораций. Исследования, демонстрирующие низкий доход водителей Uber, часто ниже минимального уровня оплаты труда, и прибыль, которую цифровые компании извлекают из свободно предоставляемой деятельности своих пользователей, - это лишь два из противоречий, возникших как в научных кругах, так и в популярной прессе по поводу труда в секторе цифровой экономики. С точки зрения модели цифровых экономических практик, есть два принципа политики, которые постоянно создают проблемы в отношении труда: свободно передаваемая деятельность, которая монетизируется, и дезинтермедиация как стратегия монетизации.
Вопрос о бесплатном труде уже подробно обсуждался, и здесь нам нужно лишь обозначить некоторые этические проблемы, скрытые в дебатах, и рассмотреть, какие вопросы политики могут последовать за ними. Если отбросить Красную Королеву назад, то можно сделать вывод, что речь идет прежде всего об определении информации как собственности для получения прибыли или для совместного использования. Многие видят проблему в том, что некоторые цифровые экономические практики связывают свободно отданное время и усилия пользователей на частной платформе со значительной финансовой прибылью. Два и два равняется возмущению: труд людей, то есть их время и свободно отданные усилия, крадется и не оплачивается компанией, которая затем получает прибыль, иногда огромную (и иногда не платя при этом налогов). Некоторые сложности и путаница в дебатах о свободном труде связаны с противоречиями, порожденными этой связью ворованного труда и валовой прибыли. Мой анализ показал, что рассмотрение деятельности на платформе как ворованного труда не является надежной позицией, как с концептуальной точки зрения, так и при изучении эмпирических данных, полученных от тех, кто занимается этой деятельностью. И все же проблема остается, поскольку нет сомнений в том, что компании получают финансовую выгоду от того, что могут извлекать информацию из деятельности своих пользователей.
Основной вопрос заключается в том, в какой момент информация, полученная в результате деятельности, превращается в собственность, и какого рода эта собственность. Кроме того, зачастую прибыль приносит не информация, полученная непосредственно от деятельности, а та информация, которая перерабатывается с помощью платформы для получения знаний, доступных только контролерам платформы. Критика приватизации информации, полученной в результате деятельности отдельных людей на платформе, подразумевает, что информация является частной собственностью. Многие критики таких платформ предполагают или утверждают, что информация, которую пользователь должен ввести, чтобы получить доступ к платформе, является собственностью пользователя: возраст, пол, местоположение и так далее. В таком случае она считается украденной безвозмездно. Однако если принять это определение информации как собственности, то возникает повод для беспокойства, поскольку в этом случае любая новая информация, созданная на основе собранной на платформе, по тому же принципу является собственностью платформы. Все ключевые рекурсии, все сложные корреляции и сложные понимания, которые питают целевую рекламу, не существуют до того, как платформа свяжет воедино информацию, предоставленную или вымогаемую у нее. Короче говоря, если кто-то считает информацию о себе своей частной собственностью, то, чтобы быть последовательным, он должен предоставить такие же права собственности платформе на информацию, которая является родной для этой платформы,
