нашем нынешнем черепе, хотя он все равно будет иметь на порядки больше долгосрочной памяти, чем современный мозг, за счет использования более оптимальных вычислительных и запоминающих субстратов. (Такому высокоскоростному мозгу также потребуется мощная система активного охлаждения, если только он не будет реализован почти полностью с использованием обратимых вычислений).
Вместо того чтобы оптимизировать жизнь, как можно дольше используя наш нынешний разум, мы можем предпочесть сделать сечения нашей ментальной жизни больше и сложнее. Каждая секунда субъективной жизни потребует большего количества вычислений, а воспоминания такого расширенного разума также будут занимать больше места в памяти. Таким образом, эта цель противостоит долголетию. Мы можем стать большими и умереть молодыми, или остаться маленькими и жить долго. Возможно, мы захотим сделать и то, и другое - жить на порядки дольше и иметь разум на порядки более емкий - и это будет осуществимо для людей в технологически развитой цивилизации.
Все становится еще более проблематичным, когда у нас появляется потребность в развитии и росте, выходящая за рамки простого линейного накопления постоянного объема жизненных воспоминаний и двигательных навыков.
Сколько еще может быть онтологических землетрясений, равных открытию того, что у вас есть тело или что другие люди существуют? Если быть скромным, то можно предположить, что количество таких фундаментальных истин, о которых мы не знаем, превышает количество тех, которые нам известны. И все же, неужели мы думаем, что таких просветлений осталось сотня?
Если понимание - это сжатие, то существует верхняя граница того, насколько хорошо можно понять определенный набор фактов: конечная строка битов может быть сжата только до такой степени. Чтобы получить больше возможностей для сжатия - при условии, что мы не хотим стирать уже полученные знания, - нам нужно продолжать накапливать данные. В долгосрочной перспективе объем данных, которые мы можем получать и хранить, растет в лучшем случае линейно по отношению к материальным ресурсам. Таким образом, мы можем продолжать сжимать данные с постоянной или даже полиномиально возрастающей скоростью, пока наша цивилизация не перестанет расширяться.
Но, предположительно, важно не только то, насколько сильно мы сжимаем данные, но и то, что и как мы сжимаем. Например, предположим, что наш поток данных состоит из измерений положения и молекулярного состава астрономических тел, с которыми мы сталкиваемся по мере того, как все дальше и дальше уходим во Вселенную. Несомненно, в этих данных много микроскопических и мезоскопических структур, а значит, есть возможности для поиска локальных закономерностей, которые позволят нам более компактно представить исходный набор данных, используя меньшее количество битов. Но почему-то когнитивная работа, связанная с этим, кажется не очень интересной. Информация и закономерности, которые мы будем продолжать открывать таким образом, в конечном итоге будут иметь лишь локальное значение: они будут все меньше и меньше говорить нам о том, что верно в других местах, чего мы еще не знали, и перестанут открывать какие-либо новые общие истины или более глубокие уровни объяснения. В этот момент (если вернуться к аналогии с Шекспиром) мы бы уже давно перестали изучать персонажей и сюжеты, а дошли бы до того, что потратили бы миллионы лет на то, чтобы со все возрастающей точностью каталогизировать, как именно переплетаются все волокна на каждой странице фолиантов, а затем и точные молекулярные формы каждого такого волокна, и самым захватывающим событием в исследовательской лаборатории за данный десятилетний период (предупреждение о спойлерах) может стать то, что однажды на рукопись упадет новое пятнышко пыли.
Я подозреваю, что нечто подобное в конце концов произойдет и с нашим исследованием математических закономерностей, хотя это может занять больше времени. Конечно, их можно открыть бесконечно много, установить бесконечно много истин, требующих произвольно сложных доказательств. Но сколько среди них действительно глубоких и фундаментальных? Сколько результатов такого же уровня глубины, как, скажем, теоремы Кантора или Гёделя? Я бы предположил, что их очень мало.
Возможно, самым перспективным объектом изучения, если мы ищем неиссякаемый источник интересного, являемся мы сами: разумные существа и культура, которую мы постоянно создаем вместе. Поскольку мы меняемся под воздействием нашего опыта, а культура может опираться на свои прошлые достижения, она представляет собой движущуюся мишень, которую наше индивидуальное и коллективное понимание, возможно, никогда не сможет полностью постичь. Чем больше мы развиваем наши способности к пониманию, тем больше мы можем одновременно ускорять наше культурное творчество и сложность, так что первое никогда не догонит второе - подобно тому, как спринтер никогда не догонит свою тень, как бы быстро и далеко он ни бежал. Даже "юпитерский мозг" (если воспользоваться термином из старого трансгуманистического лексикона - вычислительная мегаструктура с массой, сопоставимой с массой газового гиганта, такого как планета Юпитер) может оставаться интеллектуально стимулируемым и испытывать трудности в группе сверстников, включающей другие юпитерские мозги, которые продолжают учиться, совершенствоваться и творить в соответствии с его собственным прогрессом в мастерстве и понимании.
Возможно, идея о том, что интересность может быть таким образом продлена надолго, вытекает из нашей концепции интересности с социальным компонентом, встроенным в нее. Что-то вроде того, что информация, которая дает человеку преимущество в понимании своих партнеров по социальному взаимодействию или улучшает его относительный уровень понимания объектов, представляющих общий интерес для других, тем самым, ceteris paribus, оценивается как более интересная. (Такой социальный компонент в наших критериях интересности мог бы быть заложен в процессе, аналогичном тому, который постулируется в сигнальной гипотезе, за исключением того, что его происхождение не обязательно должно быть ограничено социальным сигнальным значением, а может вытекать из различных форм инструментальных преимуществ, связанных с определенными видами социально значимой информации или обучения).
Если наша ценность интересности действительно содержит такое интроинизированное стремление к социально значимой информации, последствия этого могут вылиться в то, что мелочи любой другой произвольной темы будут считаться "объективно" интересными, пока они остаются в центре значительной культурной активности. Например, прогрессивно меняющиеся закономерности в последовательностях простых чисел могут считаться интересными, если есть много математиков, которые активно ищут их. Однако "объективность" такого рода интересности может иметь несколько ослабленную или квалифицированную форму. Хотя она выходит за рамки простого индивидуального субъективного интереса - она заключается в чем-то большем, чем простое проявление интереса к чему-то, - тем не менее, это будет интерес, основанный на том, что кажется довольно произвольным культурным выбором и динамикой. Возможно, его следует назвать "интерсубъективным", а не "объективным". Но в той мере, в какой существуют другие нормативные ограничения на то, какие направления выбирает культура, или на динамику, которая должна определять такой выбор, может оказаться, что
