1917 года - тех, кого бывший военный комиссар когда-то превозносил как "славу и гордость революции", - к 1921 году уже не было на военно-морской базе (они были отправлены на различные фронты гражданской войны в течение предыдущих трех лет), а у тех, кто остался, революционный пыл был разбавлен новым притоком мелкобуржуазных и крестьянских элементов. Однако историк Исраэль Гетцлер в 1983 году опубликовал данные, согласно которым не менее 75 процентов матросов Балтийского флота в 1921 году были призваны на службу до 1918 года, а на "Петропавловске" и "Севастополе" не менее 93,9 процента экипажей были призваны до 1918 года. Что изменилось, обнаружил Гетцлер, так это уменьшение среди них опытных большевиков: только 12 процентов кронштадтских большевиков в 1921 году вступили в партию до января 1919 года.
Также 18 марта 1921 года большевики без всякой иронии устроили торжества в память о Парижской коммуне, основанной в этот день ровно за полвека до этого, в 1871 году: "Победители празднуют годовщину Коммуны 1871 года", - с горечью признавался Александр Беркман в своем дневнике. "Троцкий и Зиновьев осуждают Тьера и Галлифрея за расправу над парижскими повстанцами..." Это ужасное совпадение, о котором говорит красноречивое многоточие Беркмана , оказалось слишком сильным для многих анархистов - союзников режима, которые впоследствии умыли руки перед большевиками. Как записала Эмма Голдман:
Кронштадт оборвал последнюю нить, связывавшую меня с большевиками. Бессмысленная резня, которую они спровоцировали, говорила против них красноречивее, чем что-либо другое. Какими бы ни были их притязания в прошлом, большевики теперь показали себя самыми пагубными врагами революции. Я больше не мог иметь с ними ничего общего.
Для Беркмана:
Серые дни уходят. Один за другим гаснут огоньки надежды. Террор и деспотизм подавили жизнь, зародившуюся в Октябре. Лозунги революции преданы забвению, ее идеи задушены в крови народа. Дыхание вчерашнего дня обрекает на смерть миллионы людей, тень сегодняшнего дня нависла над страной, как черная пелена. Диктатура топчет массы ногами. Революция мертва, ее дух вопиет в пустыне...
Я решил уехать из России.
Голдман и Беркман, по крайней мере, были на свободе и смогли покинуть Россию в конце года. Другим анархистам не так повезло, они пострадали от красного террора несоразмерно больше. Собственно, их страдания начались 11-12 апреля 1918 года, на пять месяцев раньше основной волны террора, когда во время налета ЧК на Дом анархии на Малой Дмитровке в Москве, штаб-квартиру Федерации анархистских организаций, около сорока анархистов были убиты и около 500 арестованы. Тем не менее, во время наступления Юденича на Петроград в октябре 1919 года некоторые анархисты были освобождены из тюрем для помощи в обороне города, хотя впоследствии их снова посадили в тюрьму. Совсем недавно, 13 февраля 1921 года, анархистам (включая некоторых, освобожденных из тюрем по лицензии) было разрешено организовать большую церемонию по случаю погребения на Новодевичьем кладбище Москвы князя П.А. Кропоткина. Однако, когда "Кропоткин лежал, как спящий волшебник", а "вокруг погребения собралась толпа страстных людей", - вспоминал один из очевидцев, - "тень ЧК упала повсюду". Вскоре, что вполне предсказуемо, анархисты снова оказались под ударом, поскольку после кронштадтских событий по всей большевистской России начались массовые аресты профессоров их вероисповедания. В тюрьмах они подвергались частым избиениям и пыткам. Последовали казни: например, поэт Лев Черный, бывший глава Московской федерации анархистов, и бывшая вобла Фаня Барон (стоявшая на страже тела Кропоткина в Колонном зале Дома профсоюзов в феврале) были расстреляны ЧК в сентябре 1921 года. Наконец, 5 января 1922 года десять других видных анархистов (в том числе Волин, Григорий Максимов и Ефим Иарчук) были высланы из страны после продолжительной голодовки.
Новая экономическая политика
Впоследствии Ленин писал, что события в Кронштадте "озарили действительность, как вспышка", что дало повод некоторым наблюдателям предположить, что последующий отказ советского правительства от военного коммунизма и постепенное внедрение новой экономической политики (впоследствии освященной и капитализированной как НЭП), суть которой заключалась в замене силы на стимул в экономических отношениях государства с крестьянством (и неизбежном последующем понижении интересов рабочих), был введен как следствие восстания; Но на самом деле планы по введению НЭПа предшествовали матросскому восстанию на много недель, а истоки этих планов имели еще более длительную историю.
Недавнее утверждение биографа Троцкого о том, что он "изобрел" НЭП в меморандуме "Основные вопросы нашей продовольственной и аграрной политики", который он представил большевистскому ЦК 20 марта 1920 года, согласуется с целыми библиотеками сталинских работ на эту тему, но не является бесспорным. Действительно, в первом пункте меморандума Троцкого 1920 года говорилось о возможности замены "конфискации излишков определенным процентным вычетом (своего рода прогрессивный подоходный налог), рассчитанным так, чтобы по-прежнему было выгодно увеличивать обработку земли", что является довольно точным пересказом резолюции "О замене реквизиции натуральным налогом", принятой почти единогласно Десятым съездом партии 15 марта 1921 года. Согласно этой резолюции, ставшей фундаментом НЭПа, продразверстка (реквизиция) должна была быть заменена регулируемым натуральным налогом (продналогом), первоначально установленным в размере 10 процентов от всех излишков, которые могла произвести деревня. Оставшаяся часть излишков могла быть продана (с прибылью) государственным учреждениям или частным торговцам (NEPmen), поскольку частная торговля, на низком уровне, также была постепенно легализована. Целью, как утверждалось, было укрепление союза (смички) между рабочими и крестьянами, хотя НЭП лучше интерпретировать, в свете всплеска крестьянских восстаний 1920-21 годов, о которых говорилось выше, как попытку умиротворить крестьянство и максимизировать производство. Действительно, утверждение одного из авторитетов о том, что "крестьяне победили на внутреннем фронте", не может быть легкомысленно отвергнуто.
В результате дополнительных мер, принятых в 1921 и начале 1922 года, большинство средних и мелких промышленных предприятий были переданы в аренду частным владельцам или кооперативам и должны были работать по установленным капиталистическим методам учета (хозрасчет). Только 8,5 % промышленных предприятий, "командных высот" экономики (уголь, железо, сталь и т.д.), были в конечном итоге сохранены в руках государства (координировались ВСНХ), хотя на этих (обычно) крупных заводах по-прежнему было занято около 80 % промышленных рабочих и производилось более 90 % всей промышленной продукции даже на пике НЭПа в 1925-26 годах. Банки, железные дороги и внешняя торговля также оставались государственной монополией. Розничные цены, однако, определялись свободным рынком (хотя предпринимались некоторые, хотя и неэффективные, усилия по установлению цен на товары первой необходимости, такие как спички, керосин, соль и табак, на которые государственные тресты сохраняли монополию). Здесь не место для анализа прав или неправд, успехов или неудач НЭПа. Достаточно отметить, что глашатаи военного коммунизма 1918 года, такие как Е.А. Преображенский, были (мягко говоря) обескуражены: в условиях дерегулированной экономики мелкие торговцы процветали, а рабочие сталкивались
