сферах - от военной разрядки до торговли. На первый взгляд может показаться, что главная причина этого - относительно простой вопрос, а именно рациональный собственный интерес государств в соблюдении условий соглашений, если это им выгодно. Несомненно, это важная часть картины, но теории режимов показывают, что нормы, правила и процедуры режима имеют дополнительный репертуар элементов, некоторые явные и некоторые неявные, некоторые формальные и некоторые неформальные, с большой зависимостью от контекста - таких факторов, как преобладающие условия, исторические факторы, ожидания участвующих сторон, уровень доверия и уверенности, даже "химия" индивидуальных отношений между участниками переговоров.
Одной из наиболее убедительных теорий, обсуждаемых в связи с САР, является институционализм рационального выбора, который предполагает, что соглашения возникают в условиях неопределенности, когда стороны видят, что достижение компромисса требует меньших затрат, чем сохранение предпочтительных для них результатов. Другие теории, такие как теория "пробивного равновесия", основанная на идее о том, что "политическое внимание ограничено, а институты омрачены трениями, что приводит к тому, что политические программы характеризуются периодами стабильности, когда изменений практически нет, и периодическими скачками, отмеченными резкими и быстрыми изменениями", могут быть применены к САР как пример резкого возникновения режима из условий нестабильности или напряженности холодной войны, как это было в конце 1950-х годов; но это не объясняет его дальнейшего бесперебойного функционирования. Напротив, она дает повод для беспокойства, подразумевая, что стабильность режима на сегодняшний день не является гарантией его дальнейшего существования - прокол в текущем равновесии может произойти, и, согласно теории, вероятно, произойдет, когда для этого созреют условия.
Последнее замечание особенно актуально, если учесть, что знаменитая статья IV Договора об Антарктике, ключевая статья, наряду со статьей XII, сделавшая возможным заключение договора, была убрана под ковер. Статья IV гласит, что договор не предполагает отказа от территориальных претензий на Антарктику со стороны тех договаривающихся сторон, которые имеют такие претензии (IV.1.a и b), не наносит ущерба позиции любой договаривающейся стороны "в отношении ее признания или непризнания права или основания претензий любого другого государства" (IV.1.c), и что в период действия договора не будет проводиться никакого обсуждения претензий, а также новых претензий или их расширения (IV.2). Решающая особенность, обеспечивающая работу статьи IV, содержится не в самой статье IV, а в статье XII, которая предусматривает, что любые изменения в договоре могут происходить только по единогласному согласию сторон (XII.1.a) и что по истечении тридцати лет после ратификации (то есть в 1991 году) по просьбе любой из договаривающихся сторон может быть проведен пересмотр договора (XII.2.a). В 1991 году ни одна из договаривающихся сторон не обращалась с просьбой о пересмотре, и до сих пор не обращалась: таким образом, эффективность статьи IV - пока что - сохраняется.
Статья IV - это нескрываемая, преднамеренная и признанная подтасовка, и в своем роде это гениальный ход. Передав претензии на суверенитет на хранение, она вывела Антарктику из уравнения холодной войны, достигнув при этом весьма желательной цели - защитить континент и сделать его открытым для всех для научных исследований. Еще одним важным преимуществом для США и СССР стало то, что это оставило для них возможность в будущем получить часть территории Антарктики в свое распоряжение. Напротив, ситуация в Арктике, где соперники по холодной войне находились в непосредственной географической близости, делала этот регион стратегически важным в той мере, в какой Антарктика в то время не была.
Описывая решение Договора об Антарктике как побочный продукт холодной войны, мы не умаляем серьезной и благонамеренной цели сохранения континента для мира и науки; это далеко не так. Но это был побочный продукт. Претензии на суверенитет могли бы иметь другой оттенок, если бы не реалии напряженной международной обстановки. Эта ситуация дала США дополнительный мотив для заключения договора об Антарктике: семь соперников по суверенитету были союзниками по западному блоку, и США не хотели, чтобы они ссорились друг с другом. Но в праздничной традиции, выросшей вокруг договора, обычно забывают, что этот аспект целей США не был полностью успешным, потому что напряженность между Чили и Аргентиной - и между Аргентиной и Великобританией из-за Фолклендских островов, суверенные претензии на которые связаны с вопросами суверенитета Антарктиды - продолжалась и после подписания договора, и на момент написания статьи продолжается до сих пор.
Чтобы понять, каким достижением, тем не менее, является договор, полезно проследить эволюцию конкурирующих претензий на суверенитет, существовавших до начала переговоров по договору. Было два основных инициирующих фактора: история отношений между Чили и Аргентиной и глобальная гегемония Великобритании в XIX веке.
Чили и Аргентина родились в результате испано-американских войн за независимость, которые велись по всему континенту в первые десятилетия XIX века. Главный инициатор борьбы за независимость Симон Боливар попытался объединить освобожденные испаноязычные территории Колумбии, Перу, Боливии, Чили и провинции Ривер-Плейт (позднее Аргентина) в единое целое после поражения Испании, но каждый регион быстро заявил о своей независимости, что вызвало ряд конфликтов по поводу границ и территории, некоторые из которых до сих пор не урегулированы.
Для Антарктики, конечно, важны пограничные разногласия между Чили и Аргентиной. Определить, где проходит граница между ними на севере и в центре континента, было проще простого, если договориться провести ее по вершинам Анд - "Снежным Кордильерам", составляющим водораздел с востока на запад в этих регионах континента. Но на юге, в Патагонии, все было не так просто, а тем более в отношении островов, расположенных на участке моря между южной оконечностью Южной Америки и северной частью Антарктического полуострова. Обе страны считали, что унаследовали от Испании право собственности на все новые земли, открытые в западном мире вдоль линии в 370 лиг (1185 миль) к западу от Азорских островов и островов Зеленого Мыса (примерно 46°30' западной долготы по Гринвичу), от Арктики до Антарктики, которое было предоставлено ей папской буллой Inter caetera от 1493 года и Тордесильясским договором 1494 года. Они считали себя вправе претендовать на все, что лежит к югу по проекции от границы между ними. Таким образом, установление границы имело большое значение, поскольку решало, кому принадлежат острова, расположенные за южной оконечностью континента.
Решимость Аргентины претендовать на острова и Антарктиду была предрешена бескомпромиссным обращением с мапуче из Патагонии в ходе кампании "Завоевание пустыни" 1870-х годов, призванной не только преодолеть сопротивление мапуче колониальной экспансии, но и остановить чилийскую экспансию в этот регион. Чилийцы действительно пытались осуществить такую экспансию, сами разгромив "индейцев" мапуче в Араукании и ассимилировав их территорию. Когда аргентинское продвижение в спорном регионе продолжилось, Чили изменила тактику и вступила в
