не стало, у меня остался только Коске. Косуке казался милым мальчиком: искренним, честным, трудолюбивым. В нем чувствовалась та невыдающаяся, но упорная целеустремленность, которая присуща героям японских мультфильмов для подростков. Сколько бы раз он ни заканчивал таблицу, я был уверен, что он никогда не сдастся.
Я хотела узнать парня получше. Он казался не маньяком, что было большой редкостью в то время в моей жизни. Проблема была в том, что он очень плохо говорил по-английски. По мере того как мой японский становился все лучше, мы могли говорить все больше и больше. Однажды он сказал мне, что каждый день запоминает по пять новых английских слов и делает это уже пятнадцать лет. Я был шокирован этим, потому что его английский казался очень плохим, и попросил его показать мне слова за этот день. Первым словом в списке было "notwithstanding". Тогда я понял, что на самом деле его английский был идеальным, просто он скрывался за акцентом.
Как только эта проблема была решена, наши способности к общению стали быстро развиваться. Я настроился на его стаккатно-катакановый английский и сам старался говорить на нем. Это стало прорывом не только в моем общении с Коске, но и со всей Японией.
Японцы скажут вам, что они не понимают английского, но если вы говорите на катакане, то они понимают. Катакана - это японский фонетический алфавит, который заставляет английские слова звучать как японские: не "черный перец", а "бу-рак-ку-пеп-паа", не "стол", а "те-е-бу-ру". Если вы попросите на ресепшене отеля "утюг", на вас посмотрят с недоумением; попросите "а-и-ро-н", и он будет в вашем номере.
Возможность нормально поговорить с Коскэ принесла настоящее облегчение. Не осознаешь, насколько глубока потребность разговаривать с людьми, которые не сошли с ума, пока не перестанешь это делать. Я предложил Коске пойти на ужин.
Косуке родился и вырос в восточной части Токио, в старом городе, как его называют, ситамачи, и он привел меня туда, чтобы я попробовал окономияки. Окономияки - это разновидность японских соленых блинчиков. По-моему, он состоит в основном из капусты. Он большой, вкусный и стоит около пяти фунтов. В Лондоне это 25 фунтов.
Мы свернули с улицы и поднялись по крошечной, узкой деревянной лестнице. Раздвижная деревянная дверь, звяканье серебряных колокольчиков, громкий приветственный крик: "иррашай!". Поклон вниз, сквозь ткань, внутрь.
Внутри все было отделано деревом и освещено теплым светом, каждый сантиметр каждой стены был оклеен старыми постерами японских фильмов... ну, не знаю, пятидесятых годов? Посетители сидели за низкими столиками, на которых лежали огромные блины, жарившиеся на металлических плитах.
В офисе Коске всегда был тихим и спокойным. Здесь же, когда мы сели за стол, он издал пронзительный крик. Официантка появилась внезапно, как кошка. "Ториаэдзу-бииру". Первым делом - пиво.
Мне многое хотелось сказать. Я объяснил Косуке, что у меня есть девушка дома, что она собирается приехать в Японию, но еще не приехала. Я был уверен, что ни от кого этого не скрывал, и тем не менее в токийском офисе не нашлось ни одного человека, который не захотел бы осыпать меня чужими женщинами. Косукэ допил пиво до дна и задумчиво хмыкнул.
Я рассказала ему, что терпеть не могу Хису, который постоянно кривляется, гримасничает и наблюдает. Коскэ глубоко понимал это. Хиса, как мог убедиться каждый, был "человеком с очень маленьким сердцем".
Я пошла дальше и рассказала ему, что Калеб когда-то был моим великим наставником и кумиром, что я надеялась восстановить наши отношения, но почему-то его там не оказалось.
Думаю, в этом случае что-то было не совсем понятно, но Коске все равно передал свои соболезнования. И эти симпатии были настолько искренними и глубокими, что я почувствовал, что должен двигаться дальше.
Причина, по которой я попросил этот обед, заключалась в том, что мне нужно было сказать кому-то, может быть, кому-то, что я собираюсь бросить. На этот раз по-настоящему. Что я дождусь дня выплаты премии, в январе, а потом, когда премия поступит в банк, я пойду к Калебу и скажу ему, что с меня хватит, я ухожу. Что я собираюсь работать на благотворительность и что при этом я сохраню все свои отложенные акции. Что Калеб и сам так поступал в прошлом, и поэтому он, конечно же, мне позволит.
Часто японцев трудно понять. Они не показывают своих эмоций на лице. Но Коске смотрел на меня, и слова давались ему с трудом. Я видел, что он беспокоится за меня.
К тому времени у меня уже был велосипед. Его доставили самолетом из Лондона. Часто я проводил на нем все выходные.
Я бы поехал на юг, к ярко-оранжевой Токийской башне. На девять метров выше Эйфелевой башни, прямо рядом с кабинетом моего врача, на втором этаже находится магазин Family Mart. Вы можете зайти туда и купить пакет молока. Прямо под ним раскинулся парк со старинным храмом Дзодзёдзи. Пару раз я слышал там песнопения буддийских монахов, а когда наступает ночь и на башне включается подсветка, перед оранжевым светом храм светится черным.
Я бы поехал на запад, к огромным воротам тории в Мэйдзи Дзингу, или к оживленному Такэсита Дори, или на открытую площадь у входа в Йойоги Коэн, где по воскресеньям мужчины средних лет со стрижками Элвиса собираются вокруг старых бластеров из гетто и танцуют, сражаясь друг с другом до смерти.
Я бы поехал на восток, в район Сиодоме, где есть заброшенные небоскребы, где с гор сняли верхушки и засыпали море, а за ним - на рынок Цукидзи, где огромные головы тунца навалены в ведра с выскобленными щеками, и в Хама-рикю-тэйэн, где есть маленький чайный домик, и за 500 иен пожилая японка даст вам маленькие красивые сладости и зеленый чай.
Я бы поехал на север, в Уэно Коэн, где есть пруды с черепахами и карпами, которых можно покормить, или в храм Сенсо-дзи с его огромными дымящимися котлами с благовониями, а если пройти мимо котлов с благовониями, то седые кривоногие мужчины и женщины трясут маленькие деревянные коробочки, которые предсказывают судьбу.
Иногда я ездил на Одайбу, огромный фальшивый остров посреди Токийского залива, что занимало много времени, потому что по мосту на велосипеде не проедешь. Там есть фальшивый пляж с морем, в котором нельзя купаться, и фальшивая статуя Свободы, и я садился на маленький деревянный столб у фальшивого пляжа и смотрел, как солнце садится за город, и ждал, когда зажгутся огни на Радужном мосту.
В конце декабря, на Рождество,
