нескольких радиальных магистралей; Рим начал принимать свой современный вид. Для финансирования своих начинаний Сикст, начав с пустой казны, обложил налогом даже предметы первой необходимости, обесценил монету, продавал назначения и выдавал пожизненное страхование (monti) в обмен на пожертвования в папскую кассу. Он распоряжался своими средствами грамотно и бережно, и после смерти оставил в казне пять миллионов крон.
Больше всего его волновала внешняя политика. Его не покидала надежда вернуть себе Англию и Германию и объединить все христианство против ислама. Он восхищался государственными качествами Елизаветы, но оказывал помощь в заговорах с целью ее низложения. Он обещал оплатить расходы на испанскую армаду, но не доверял медлительности Филиппа и предусмотрительно поставил свою помощь в зависимость от фактической высадки испанских войск в Англии. Самой большой проблемой для него стала Франция. Гугеноты, якобы истребленные в 1572 году, наступали на Париж под предводительством неустрашимого Генриха Наваррского. Филипп II финансировал Лигу, чтобы спасти Францию для католицизма и для Испании; Сикст стоял перед выбором: позволить Франции стать протестантской или помочь Филиппу превратить Францию в испанскую зависимость. Но баланс сил между Францией и Испанией казался необходимым для папской свободы от светского господства. В 1589 году Сикст предложил вступить в войну против Генриха; но когда Генрих пообещал стать католиком, Сикст отказался от этого плана. Филипп пригрозил вывести Испанию из папского повиновения, а испанский иезуит осудил папу за пособничество ереси, но Сикст остался на своем и принял посла Генриха. В итоге его вера в Генриха оправдалась: Франция была спасена для Церкви и продолжала служить противовесом Испании.
Это был его последний триумф, и, возможно, напряжение, вызванное им, истощило его. Ни кардиналы, ни дворяне, ни народ не сожалели о его смерти (1590); кардиналы дрожали от его суровости; дворяне были вынуждены, вопреки самым проверенным временем обычаям, подчиняться законам; народ, обложенный налогами до предела и дисциплинированный до непривычного спокойствия, пытался снести статую, воздвигнутую Сиксту на Капитолии. Но после того как нанесенные им удары потеряли свое жало, потомки смогли сопоставить его достижения с его жестокостью, гордыней и властолюбием. Историк-рационалист Леки оценил его как "хотя и не самого великого человека, но, несомненно, самого великого государственного деятеля, когда-либо восседавшего на папском троне".35
Среди его преемников в этот период особенно запомнились двое. Климент VIII (1592-1605) был почти христианином. "Из всех пап, которые в течение долгого времени занимали Римский престол, - говорил гугенот Сюлли, - он был наиболее свободен от партийных предрассудков и имел больше той мягкости и сострадания, которые предписывает Евангелие";36 Однако он отказал в милосердии Беатриче Ченчи (1599) и позволил инквизиции сжечь на костре Джордано Бруно (1600). Урбан VIII (1623-44) сначала помогал Испании и Австрии в Тридцатилетней войне, но когда они попытались поглотить Мантую, он опасался окружения и обратил свои дипломатические маневры на сотрудничество с Ришелье в использовании протестантских армий Густава Адольфа для ослабления власти Габсбургов. Заразившись военным духом эпохи, он подчинил духовные заботы расширению своего правления как светского князя; он приобрел Урбино и обложил его и другие свои государства высокими налогами, чтобы финансировать папскую армию для войны с герцогом Пармским. Армия оказалась бесполезной, и после его смерти папское королевство "пришло в такой упадок и истощение, - сообщал венецианский посол, - что невозможно, чтобы оно когда-либо поднялось или восстановилось".37 Посол ошибался. Элементы оздоровления появились повсюду в Церкви, а также в папстве. Простой народ Италии, преодолевая вековые трудности с помощью напряженного и мнимого благочестия, по-прежнему толпился у своих святынь, торжественно шествовал в религиозных процессиях, рассказывал друг другу о новых чудесах и с болезненным экстазом поднимался на коленях на Скалу Санта. Такие святые, как Филипп Нери, Франциск Салес и Винсент де Поль, показали способность старой церкви внушать всепоглощающую преданность; так, иезуит Алоизий Гонзага умер в возрасте двадцати трех лет во время служения жертвам моровой язвы в Риме (1591). Мирская суета и коррупция в курии уступили место нападкам протестантских реформаторов, увещеваниям святых, вдохновляющему примеру прелатов, таких как святой Карл Борромео из Милана. От папы к папе движение самореформации, пусть и с перерывами, нарастало. Возрождались старые религиозные ордена, множились новые - ораторианцы (1564 г.), облаты святого Амвросия (1578 г.), миноритарные клерки (1588 г.), лазаристы (1624 г.), сестры милосердия (1633 г.) и многие другие. По всему католическому христианству были созданы семинарии для подготовки образованного светского духовенства. Католические миссионеры отправлялись во все нехристианские страны, сталкиваясь с трудностями и опасностями, леча больных, обучая молодежь и проповедуя веру. И повсюду, сражаясь с протестантами в Германии, устраивая политические заговоры во Франции, умирая за свое дело в Англии, неся вероучение "язычникам" на пяти континентах, двигались невероятные, неукротимые иезуиты.
III. ИИСУСЫ
1. В Европе
После смерти Диего Лейнеса (1565) Общество Иисуса избрало своим генералом Франсиско Борджиа, чей характер и карьера были характерны для того времени. Богатый от рождения, внук папы Александра VI, ставший герцогом Гандии, вице-королем Каталонии и другом королей, он вступил в новый орден в 1546 году, отдал ему все свое личное состояние и заслужил канонизацию аскетичной святостью своей жизни. Эверард Меркуриан, который последовал за ним в качестве генерала, не оставил никакого следа в истории; но Клаудио Аквавива руководил обществом с такой мудростью и тактом на протяжении тридцати четырех беспокойных лет (1581-1615), что многие иезуиты теперь считают его самым высоким из всех своих генералов со времен Лойолы. Когда он принял командование, иезуитов было около пяти тысяч; когда он умер, их было тринадцать тысяч.
Под его руководством комитет иезуитских ученых составил (1584-99) Ratio studiorum, который до 1836 года определял порядок и метод обучения в иезуитских колледжах. В шестилетний курс принимались мальчики от одиннадцати до четырнадцати лет, они изучали по три года греческий и латинский языки и литературу; остальные годы посвящались философии в самом широком смысле этого слова, включающей естественные науки, логику, метафизику и этику. По общему мнению, все эти предметы преподавались превосходно. Философия была схоластической, но пока не нашлось приемлемой замены. Биология и современная светская история, как и почти во всех школах того времени, в основном игнорировались, возможно, потому, что ужасное зрелище борьбы за существование среди животных и почти непрерывной войны среди людей оскорбляло доверчивую простоту веры. В целом "Рацио" представляло собой искусный компромисс между Средневековьем и Ренессансом. С удивительной адаптивностью иезуиты приветствовали возрождение драмы; они переводили, писали и ставили пьесы, открыли в студенческой драматургии живое средство обучения речи и красноречию; в постановке сцен и декораций они опередили свое время. Они
