Ознакомительная версия.
Ведущие экономисты планеты, нобелевские лауреаты, финансовые гуру, великие эксперты, либертарианцы, монетаристы, кейнсианцы, социалисты и коммунисты, все, абсолютно все находятся в полной растерянности, никто не знает и даже не представляет, что делать дальше. Нет никаких даже потенциальных идей — экономическая наука пребывает в полной прострации.
Отражая эту данность, Жан-Клод Трише перед своим уходом с поста главы Европейского ЦБ заявит, что традиционные способы воздействия на экономику исчерпаны, а ответ на вопросы о выходе из кризиса надо искать в других отраслях знания. По словам Г. Дэвиса, бывшего главы Лондонской школы экономики: экономисты находятся в тупике, им надо расширять собственные горизонты [1594]. Совершенно не случайным стало начало процесса ниспровержения экономических авторитетов, пример тому дает французский публицист М. Санти: «Всем представителям этой профессии сегодня стоит признать, что они сбились с правильного пути в своем преклонении перед чрезвычайно запутанной системой… которую они и сами-то полностью не понимают!» [1595] На свалку истории летят сами основы современной экономики в виде «Экономикса», по которому сегодня обучается большинство студентов мира, но он имеет мало общего с настоящим бизнесом, утверждает нобелевский лауреат Р. Коуз, степень, с которой «Экономикс» изолирован от реальности, экстраординарна, — восклицает он [1596]. П. Кругман называет происходящее «темным веком макроэкономики» [1597].
Сокрушительной критике подвергся даже институт нобелевской премии по экономике. Так, например, в 2004 г. трое известных шведских ученых и членов Нобелевского комитета опубликовали открытое письмо, в котором заявили, что: «Награда в области экономики умаляет ценность других Нобелевских премий…», поскольку достижения большинства экономистов, ставших лауреатами данной премии, настолько абстрактны и оторваны от реального мира, что являются абсолютно бессмысленными [1598]. В настоящее время, по мнению экономиста Е. Балацкого, «последний оплот высоких научных норм в лице института Нобелевских премий постепенно утрачивает свое значение, а Нобелевские премии становятся все более сомнительными» [1599]. «…Продолжение деятельности Нобелевского комитета проблематично, — пишет и нобелевский лауреат по экономике В. Леонтьев, — … я действительно не вижу никаких крупных прорывов» [1600].
М. Санти приходит к пессимистическим выводам: «Не постигнет ли однажды экономическую «науку» судьба антропологии или френологии? другими словами, не станет ли она «ископаемой» наукой, которая пользуется определенным уважением за былые заслуги, но полностью растеряла всю свою актуальность? Тем временем, экономисты образуют нечто вроде касты брахманов или авгуров, которые жонглируют сверхсложными уравнениями и всегда готовы поделиться мнением о принятых политических решениях. Их главная и единственная цель: быть тайными советниками при князьях и уважаемыми мандаринами. Они живут, опираясь на нынешнюю власть и собственное подобие разведки. Пока не превратятся в ненужное никому ископаемое» [1601].
Вся передовая экономическая мысль на протяжении всей второй половины ХХ в. билась над построением эконометрических моделей и достигла в этом несомненного совершенства. Однако все эти модели были направлены на достижение только одной цели — поиску путей максимализации темпов роста и прибыли, любой ценой. Для этого не нужен системный анализ, а только навыки решения конкретных бизнес-задач. Именно этому и учили на американском примере все элитные учебные заведения от Гарварда, Принстона и Йеля до Кембриджа и Оксфорда. Эту данность указывает К. Кристенсен из Гарвардской школы бизнеса, который находит причину утраты конкурентоспособности американским бизнесом в его ориентации на краткосрочные цели и цены акций, заданной именно бизнес школами [1602].
Любой, кто хотя бы сомневался в существующей системе, сразу же попадал в разряд отверженных. Они изгонялись из аудиторий, их переставили печатать в профессиональных изданиях, им трудно было получить работу. Прагматизм, по словам П. Кругмана, сменился квазирелигиозной уверенностью, которая лишь усиливалась по мере того, как факты опровергали «истинную веру» [1603]. Таким образом, выкристаллизовывалась та «научная» школа, та бизнес и политическая элита, которая находится сегодня у руля мировой экономики и политики. Как следствие, отмечает Р. Коуз, «экономикс стал привычным инструментом, при помощи которого государство управляет экономикой» [1604].
Но и альтернатив ему не видно, утверждает другой нобелевский лауреат Дж. Бьюкенен: «Чего не понимает современный человек ни на интеллектуальном, ни на интуитивном уровнях, так это того, что прагматизм как альтернатива столь же сомнителен, и что длительное нежелание анализировать ситуацию глобально и систематически может представлять серьезную угрозу жизнеспособному общественному устройству » [1605].
Самое страшное заключается в том, что в мире практически не осталось институтов, способных к этому системному анализу. И даже у мирового лидера! «Печальная истина состоит в том, — отмечает Д. Сакс, — что в Вашингтоне ныне нет серьезных институтов, занимающихся системным планированием будущего ». «Если люди неспособны системно думать о будущем, им не решить ни одну из указанных проблем » [1606]. И это настоящая беда для всего человечества. Ведь несмотря на то, что сегодня не наблюдается недостатка в институтах, исследующих и планирующих будущее, как на уровне передовых стран, так и международного сообщества, в мире практически не существует институтов, предлагающих какие-либо системные идеи дальнейшего развития.
…
Не все еще потеряно — откликаются экономисты неоклассической школы и отвечают на вызов целой серией революционных предложений:
Революция в экономической науке: На экономической науке рано ставить крест, уверены Б. Стивенсон и Д. Уолферс из Пенсильванского Университета. Напротив, мы находимся на пороге революции, это будет оцифрованная реальность вместо абстрактных моделей. Новая экономическая наука будет точной, невероятно масштабной и обладающей даром безошибочных предсказаний. Раньше мир описывался в экономических моделях, смоделированных для целых групп. Теперь отдельные модели можно рассчитать для миллионов людей [1607].
Но эта «революция» не решает основных вопросов — роста неравенства, «убывания доходности капитала», вытеснения человека и т. п. Она позволяет лишь эффективнее воздействовать на «рациональные ожидания» и максимализировать «побудительные мотивы», т. е. индивидуализировать, доводить до логического конца те принципы неоклассической экономической теории, которые были сформулированы еще в середине XIX в.
Ознакомительная версия.
