правилом, а скорее редким исключением:
«Для некоторых групп общие усилия по добыванию пищи были сравнительно низкими, всего несколько часов в день. Подобные факты ведут к тому, что охотников-собирателей описывают как «общества первоначального изобилия», живущие в условиях материального изобилия, лени и праздности. Самый известный случай — племя Добе! Кунг из пустыни Калахари (Ботсвана), процветавшее на диких растениях и мясе. Это племя считали прекрасным примером доисторических охотников-собирателей, живших вроде бы довольной, здоровой и энергичной жизнью. Это заключение, базирующееся на ограниченных и ненадежных данных, должно было — и подверглось сомнению (…) Повторный анализ оценок энергетических затрат и демографических данных, собранных в 60-е, показал, что питание и здоровье Добе! Кунг выглядели в лучшем случае нестабильными, а в худшем говорили об “обществе на грани исчезновения”» (Смил 2020, с. 41).
Дальнейшее распространение производящего хозяйства (во всяком случае, в Европе) происходило главным образом за счет миграции представителей аграрных обществ, а не за счет того, что охотники и собиратели охотно перенимали аграрные практики соседей (см. Смил 2020, с. 48–49). Видимо, это является подтверждением того, что аграрные практики не были однозначно более выигрышными по сравнению с охотой и собирательством. Переход к сельскому хозяйству был в некотором смысле коллапсом первобытного общества. Джеймс Скотт отмечает, что переход от охоты и собирательства к земледелию влечет за собой более монотонный ритм и более простой характер деятельности:
«Я испытываю искушение назвать поздненеолитическую революцию со всем ее вкладом в становление крупных обществ деквалифицирующей и упрощенческой. Адам Смит предложил в качестве показательного примера повышения производительности, которое обеспечило разделение труда, булавочную фабрику, где каждый шаг в производстве иголок был разбит на поминутно нормированные задачи, выполняемые разными рабочими. Алексис де Токвиль с симпатией отнесся к работе Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов», но задался вопросом: «Что можно ожидать от человека, который двадцать лет своей жизни был занят изготовлением булавочных головок?» (Скотт 2020, с. 114). «Не будет преувеличением сказать, что по сложности охота и собирательство отличаются от зернового земледелия так же, как оно — от монотонной работы на современной сборочной линии: каждый из названных видов деятельности представляет собой очередной шаг в сторону сужения перспективы и упрощения решаемых задач» (Скотт 2020, с. 112).
Первобытные общества не были обществами изобилия, охотники и собиратели не вели жизнь в праздности, но они по крайней мере не были вынуждены тяжело и однообразно трудиться. За исключением паводкового, земледелие является гораздо более тягостным занятием, чем охота и собирательство:
«Как отмечает Эстер Бозеруп и другие авторы, не существует причин, по которым собиратель в большинстве природных условий решил бы перейти к земледелию, если его не вынуждает демографическое давление или некие формы насилия» (Скотт 2020, с. 39). «Почему собиратели в здравом уме и без дула пистолета у их коллективного виска сделали выбор в пользу чудовищного увеличения тяжелого труда, необходимого для оседлого земледелия и животноводства? Даже современные охотники-собиратели, вытесненные в бедные ресурсами районы, тратят лишь половину своего времени на то, что мы бы назвали трудовым обеспечением пропитания» (Скотт 2020, с. 115).
Если переход от охоты и собирательства к земледелию означает упрощение жизни и вместе с тем более тягостный труд, то почему он вообще произошел? Причина — в создании излишков или запасов, которые позволяли снизить неопределенность среды и освобождали время и ресурсы для иных занятий, кроме добычи пищи. Религия, война, ремесло и торговля в такой же степени была причинами земледелия и скотоводства, как земледелие и скотоводство — их причинами. Упрощение жизни индивидов сопровождалось усложнением бытия общин, индивидам приходилось все больше приспосабливаться к ритмам культуры, а не природы. Переход к аграрному производству происходил на уровне обществ-культур, а не на уровне личностей, многие из которых страдали от этого перехода. Основным двигателем этого перехода была конкуренция между общинами, их вождями, их смыслами.
Условием и вместе с тем последствием перехода к оседлости и производящему хозяйству стало повышение плотности населения. Если для общин охотников и собирателей средняя плотность популяции составляла 25 человек на 100 кв. км (Смил 2020, с. 34), то подсечно-огневое земледелие позволяло обеспечить питанием в 100 раз больше людей: от 2000 человек на 100 кв. км для кукурузы в Северной Америке до 6000 человек для риса и клубней в Юго-Восточной Азии (см. Смил 2020, с. 50). Наконец, при таком развитом аграрном производстве, как рисовые поля времен династий Мин и Цин, кукурузные плантации ацтеков или картофельные поля инков, плотность населения достигала десятков тысяч человек на 100 кв. км обрабатываемой земли (см. Смил 2020, с. 97, 100–101). Скотт показывает, что одомашнивание человека, растений и животных, их скученность в пределах дома, ухудшает их здоровье и повышает уровень смертности. Но при этом переход к оседлости повышает рождаемость настолько, что она компенсирует возросшую смертность. Ценность детей как рабочей силы для крестьянина выше, чем для охотника-собирателя. Все это вело к тому, что аграрные общества стали вытеснять общины охотников и собирателей (см. Скотт 2020, с. 103–104, 136–138).
Выше мы видели, что появление культуры стало первой «ловушкой потребностей»: однажды прибегнув к смыслам для своего воспроизводства, гоминиды уже не могли больше оставаться только животными. Возникновение сельского хозяйства оказалось второй «ловушкой потребностей»: однажды сложившись, аграрное общество-культура уже не могло вернуться к состоянию охоты и собирательства, поскольку не смогло бы прокормить себя.
Рост численности населения и повышение его плотности привели к возрастанию смыслов и ускорению их эволюции. Мы можем назвать четыре переменные, от которых зависит уровень сложности и скорость развития общества-культуры: разнообразие, связность, взаимозависимость, адаптация и обучение (см. Page 2009, p. 10–12). Возрастание населения и увеличение плотности в первых аграрных обществах повлияли на все четыре переменные.
«Рост населения напоминал своего рода цепную реакцию: более высокая плотность заселения территории открывала новые возможности для специализации, что приводило к росту индивидуальной производительности, а он в свою очередь вел к дальнейшему увеличению численности населения. Благодаря такой большой численности у людей получали развитие не только их разнообразные природные качества, но также и еще более разнообразные культурные традиции, и человек мог, пуская в ход свой высокоорганизованный интеллект, выбирать среди них — особенно во время своей достаточно долгой юности» (Хайек 1992, с. 217).
