Ознакомительная версия.
Дальнейших, более углубленных исследований требует и вопрос о том, в какой мере уход в неформальность является вынужденным, а в какой – добровольным. «Оседают» ли российские работники в неформальном секторе, потому что не могут найти работу в формальном секторе, или потому, что предпочитает неформальную занятость формальной? От ответа на этот вопрос во многом зависит общая нормативная оценка феномена неформальной занятости. В нашей книге мы смогли получить на него лишь самые общие ответы, нуждающиеся в уточнении и дополнительной проверке.
Несомненный интерес представляет проблема, активно обсуждаемая в новейшей зарубежной литературе, – о связи неформальности с базовыми поведенческими характеристиками индивидов, такими как предпочтение времени или отношение к риску. Как эти поведенческие факторы влияют на выбор сектора занятости и поведение в нем? Действительно ли в неформальную занятость уходят в основном индивиды с повышенной склонностью к риску и высокой нормой дисконтирования будущего? Данные по многим странам свидетельствуют, что это на самом деле так. Но так ли это в российском случае? Пока ничего определенного мы на этот счет сказать не можем.
Практически вне поля нашего внимания осталось и такое важное явление, которое в зарубежной литературе получило название «недекларируемой работы». Речь идет о недекларируемых доходах («конвертных выплатах»), получаемых «формальными» – по всем другим признакам – работниками. Все признают широкую распространенность этого явления в России, но сколько-нибудь надежные оценки его масштабов отсутствуют. Мы не знаем, как соотношение между официальными и «конвертными» выплатами варьируется по различным группам работников. Нам неизвестна динамика этого соотношения – снижалось ли оно в последние годы, оставалось стабильным или росло? Непонятно также, какие факторы могли бы побудить работодателей, прибегающих к таким выплатам, вывести их из тени на свет.
Тема неформальности на рынке труда тесно связана с темой микропредпринимательства. В зарубежной литературе анализ проблемы неформальной занятости начинался с изучения сектора микропредпринимательства. В российском случае, к сожалению, сложилась иная ситуация. Проблема неформальности рассматривается почти исключительно через призму поведения неформальных работников, а не через призму поведения неформальных предприятий. Это серьезное упущение, из-за которого роль микропредприятий (как формальных, так и неформальных) в процессе создания рабочих мест остается плохо проясненной. Дальнейшего изучения требует вопрос о взаимодействии формального и неформального предпринимательства, которого мы смогли коснуться лишь пунктиром. Является ли неформальная самозанятость источником формального предпринимательства и через него фактором экономического роста? Или же формальное и неформальное предпринимательство – это два параллельных, практически не пересекающихся потока?
Отметим, наконец, что «судьба» российской неформальной занятости во многом, если не в основном, определяется за границами собственно неформального сектора. Едва ли не главная загадка российского рынка труда – это вопрос о причинах устойчивой негативной динамики корпоративной занятости, т. е. занятости на предприятиях и в организациях, имеющих статус юридического лица. Рост неформальной занятости является естественным следствием растущего сжатия занятости в корпоративном секторе экономики: если число рабочих мест в нем неуклонно уменьшается, то работникам, заинтересованным в получении занятости, не остается ничего другого как переходить на неформальные рабочие места. Но что ограничивает возможности расширения формальной занятости? Почему российские предприятия продолжают сброс рабочей силы? В чем тут дело – в слишком высоких трудовых издержках; в технологической и организационной перестройке; в недостаточном спросе на выпускаемую ими продукцию; в прессинге (в том числе силовом) со стороны государства; в барьерах на пути создания новых формальных бизнесов? У нас нет готовых ответов на эти вопросы, но в конечном счете эволюция российского рынка труда будет определяться именно тем, что будет происходить с его «ядром» в виде корпоративной занятости.
Итак, завершая эту книгу, мы не ставим точку. Мы оставляем многоточие… И для себя – авторов, и для читателей, и для всех интересующихся этой большой темой. Надеемся, что впереди еще нас ждет много интересных вопросов и увлекательных исследований.
Вишневская Нина Тимофеевна – к.э.н., ведущий научный сотрудник Центра трудовых исследований НИУ ВШЭ.
Гимпельсон Владимир Ефимович – к.э.н., директор Центра трудовых исследований, профессор департамента прикладной экономики НИУ ВШЭ.
Зудина Анна Алексеевна – младший научный сотрудник Центра трудовых исследований НИУ ВШЭ.
Капелюшников Ростислав Исаакович – д.э.н., зам. директора Центра трудовых исследований НИУ ВШЭ, главный научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) РАН.
Лазарева Ольга Владимировна – PhD, к.э.н., доцент департамента прикладной экономики НИУ ВШЭ.
Лукьянова Анна Львовна – к.э.н., старший научный сотрудник Центра трудовых исследований НИУ ВШЭ, доцент департамента прикладной экономики НИУ ВШЭ.
Ощепков Алексей Юрьевич – к.э.н., старший научный сотрудник Центра трудовых исследований НИУ ВШЭ, доцент департамента прикладной экономики НИУ ВШЭ.
Слонимчик Фабиан – PhD по экономике, профессор Международного института экономики и финансов (МИЭФ) НИУ ВШЭ.
Из приведенных определений видно, что «неформальная экономика» и «нелегальная экономика» – это непересекающиеся понятия: первая охватывает только разрешенные законом товары и услуги, производство которых отражается в Системе национальных счетов (СНС), тогда как второе – только запрещенные им товары и услуги (например, наркотики), производство которых в СНС не учитывается.
В свете этого едва ли удивительно, что в 1950–1970-е годы, когда разрабатывались первые экономические программы для развивающихся стран, западные эксперты «по умолчанию» распространяли на них собственные представления о преимуществах формальности – тем более, что в идеологической обстановке тех лет единственно эффективным агентом модернизации признавалось государство (иными словами – национальная бюрократия). Отсюда вполне логично следовал вывод, что неформальная занятость – это рудимент отсталости, подлежащий искоренению. В некоторых случаях такие рекомендации могли восприниматься буквально как прямое руководство к действию. Так, в 2005 г. по приказу президента Зимбабве Р. Мугабе в рамках программы «Выгоним мусор» бульдозеры сравняли с землей районы трущоб, где ютились беднейшие жители столицы страны Хараре. Как справедливо отмечали К. Харт и затем Э. де Сото, ирония заключалась в том, что, призывая правительства развивающихся стран к борьбе с неформальной экономикой, западные эксперты способствовали уничтожению того самого неформального или полуформального предпринимательства, которое на заре капитализма процветало в их собственных странах и из которого в свое время и выросла современная «формализованная» экономика [Hart, 2006]. Не менее парадоксально с этой точки зрения выглядит и ситуация внутри самой экономической теории. Действительно, функционирование неформальной экономики нередко описывается как ближайший аналог совершенной конкуренции [Lipton, 1984], которая в учебниках по экономической теории принимается за отправную точку и рассматривается как «норма». Однако она начинает преподноситься как «аномалия», как только экономисты приступают к выработке рекомендаций для правительств развивающихся стран.
Ознакомительная версия.
