Александр Агеев - Цепочка вечных ценностей

Наконец, ключевой элемент национальной идеи, призванный в том числе нейтрализовать негативные энергии от недореализованности первых трех свойств, – вера в чудо. Все наши сказки, на которых воспитано не одно поколение, пропитаны мощной верой в чудо. Мы ведь всегда надеемся на благоприятный исход: печь с Емелей сама ли пойдет, Золушка ли станет принцессой, Иван-дурак победит ли всех врагов – в любом случае, даже при самых слабых формальных, рациональных надеждах, мы убеждены, что будет хеппи-энд. И, кстати говоря, чудеса-то и в самом деле происходили. И происходят, слава богу…

Все эти свойства национальной идеи и проявляются в особенностях национального бизнеса, охоты, рыбалки, политики, повседневности. В своей благотворной, так и вырожденной форме.

Збигнев Бжезинский все-таки ошибся, по крайней мере со своей знаменитой аналогией о великой шахматной доске. Евразия геополитически и геоэкономически – все что угодно, но только не шахматы. Та открытая, а еще более – затаенная мощь все-возможных стихий, пассионарности сердцевины континента, а по большому счету и всего мира, разумеется, достойна сравнения с одной из наиболее интеллектуальных игр человечества. Но не в пользу шахмат.

Бильярд, как и шахматы, имеет ускользающую в веках генеалогию и родину, то ли Индию, то ли Китай, то ли Переднюю Азию. Прогресс бильярда напоминает общий технический прогресс планеты. И даже его современный итог, при внешней неизменности основных атрибутов, по сравнению с начальными этапами эволюции – колоссален: от неровных досок, грубых киев, жалких подобий луз и неустойчивых форм (то круглой, то шести-, то восьми угольной) до нынешнего инженерно-технического изящества и строгости – незаметных взору резиновых окантовок бортов, длинного кия, шаров из слоновой кости… Свою историю имеют и остроумные правила игры, достигшие высот обобщений в научных монографиях уже в середине XIX века, и промышленность бильярда, и игровая сеть, насчитывавшая, например, в одном только Париже к 1910 году более 20 тысяч бильярдных столов, и спортивные состязания, число которых сегодня измеряется сотнями в год. Бильярд увлекал многих выдающихся людей, развивая, как подчеркивают энциклопедии, стратегическое и тактическое мышление, реакцию и глазомер, умение контролировать свои эмоции и пользоваться минутной слабостью соперника.

Эти качества также развивают и шахматы. Но есть по меньшей мере четыре отличия. Первое – существенная роль искусства удара, что в шахматах не имеет никакого значения. Второе – более сложная и многовариантная система правил начала и ведения игры в бильярде. Третье – явный перевес человеческого элемента (в единстве воли, эмоций, психической устойчивости) в бильярде, компьютеризация которого заметно отстает от шахмат. Четвертое – возможность молниеносной победы даже с первого удара (хотя и не во всех системах игры), что в шахматных поединках практически исключено. Впрочем, уже эти отличия указывают нам на то, что аналогия Бжезинского льстива, но хромает. На пространстве Евразии – иной карамболь, уместно здесь так сказать. И только для профессионалов бильярда понятно утверждение: «если вы «поймали цель» и «накатали колею», можно наносить удар с закрытыми глазами», или еще: «с битком не следует «нянчиться». Хороший удар нужно выполнять в нарастающем темпе крещендо… Нерешительность приводит к провалу удара» (из учебника по игре в бильярд 1913 года!).

Таким образом, все происходящее в Центральной Азии в целом и каждой стране этого исключительного стратегического региона мира в частности ближе к энергиям отнюдь не рафинированных шахмат. Здесь ставки – планетарны, стратегическое искусство потребно первоклассное, ответственность – не только перед современными избирателями, но еще более – будущими, и не менее – ушедшими поколениями. Только тогда состоится достойная игра, в которой шары не станут ядрами на поле боя. Ведь «нет ничего прекраснее на свете, чем детский смех на солнечном лугу»…

«Не обманывайтесь: худые сообщества развращают добрые нравы!» – обличая коринфян, наставлял апостол Павел. А если не находилось хотя бы одного праведника, то всемогущий гнев обрушивался на такие сообщества, как то случилось, к примеру, с Содомом и Гоморрой…

Есть во всяком жизненном процессе свой критический уровень свойств, который позволяет сохранять его лицо, уникальную или типологическую идентичность. Будь это воздух – он при известном соотношении азота и кислорода поддерживает жизнь, при существенных нарушениях этой пропорции – либо становится лекарством, либо оборачивается удушьем. Будь это ряска в пруду – в незначительной распространенности она не лишает водоем свойства зеркально отражать облака, а чуть разрастаясь, может молниеносно все это трансформировать в многообещающее болотце. Будь это коллектив фирмы – колебания пунктуальности прихода на работу могут отражать человеколюбивость руководства, понимающего человеческие заботы сотрудников, но при массовом пренебрежении дисциплиной налицо – патология организационной динамики и т.д., и т.п.

Впрочем, ничего нового здесь нет – во всем нужна мера, паретовские 20 и 80% работают чуть ли не всех популяциях, и время всему свое… Удивляет, конечно, Россия. Казалось бы – весь прошлый век волнами эмиграций, кровью революций и «великих переломов», нескончаемыми отечественными и тайными войнами, демографическим крестом смертности / рождаемости, словом, аналоги такого пресса на выживаемость народонаселения если и найдутся в веке минувшем, то отнюдь не многие – всем этим вымывало, размывало, разрушало ее потенциал – природный и человеческий, а как посчитают ее даже сохранившееся, не говоря о потенциальном, национальное богатство – и ясно всем: еще не вечер!

Не в том дело, что умиляться надо нам, таким живучим. С этим-то отношением все ясно, и «пессимизм ума» может нейтрализовать только «оптимизм воли».

В конце концов, в глубочайших кодах российского сознания, вне сомнения, нет наивной надежды обрести окончательное счастье в этой жизни. Надежду, пусть часто и безотчетную, пусть рационально необъяснимую, и, пожалуй, жажду чистой совести, гармонии, высшего человеческого счастья как оно понималось, скажем, Пушкиным, Тютчевым или Достоевским, преломившими, помимо прочего, свет вечных заветов, – это мы найдем в наших архетипических глубинах. Причем вне зависимости от места работы и проживания – в высоких кабинетах или дальней колонии.