А родилось нынешняя система в полной своей « красе » 4 октября 1993 года.
4 октября 1993 г.: день рождения современного российского государства [27]
Власть
Да, именно 4 октября (не 21 сентября, день принятия указа 1400, и не 12 декабря, день референдума по ныне действующей конституции) является днем рождения современного российского государства. Именно тогда стало окончательно ясно, что отныне (перефразируя известное определение Маркса) российский закон – это возвещенная громом пушек воля господствующего класса. Да, не всенародный референдум и даже не президентские указы являются конечным основанием нынешней государственной системы, а именно гром танковых пушек 4 октября 1993 года.
Казалось бы, по прошествии 10 лет об этом можно было бы и не вспоминать. С какими бы правовыми огрехами (а проще говоря – незаконно) ни была бы принята российская конституция, она была фактически признана российскими гражданами и с тех пор вполне стабильно функционирует и без артиллерийских залпов… Ой ли? А две чеченские войны, первая из которых была – как мы тогда заранее предупреждали – следствием появившегося у Ельцина вкуса к простым силовым решениям? Не была ли подозрительно затянувшаяся война сначала с чеченскими сепаратистами, а затем с чеченскими террористами одной из главных подпорок режима, придававшей ему (и придающей до сих пор) некоторую видимость оправдания даже в глазах его недругов?
Однако у конституции, замешенной на крови жертв октября 1993 года, были и другие последствия, не повлекшие (по крайней мере, прямо) человеческих жертв, но не менее серьезные, чем конфликт в Чечне.
Вспомним: в 1988–1989 гг. «улица», разбуженная горбачевской перестройкой, стала открыто заявлять о своих политических претензиях – вплоть до готовности идти на жертвы ради своих убеждений. Именно «улица» вывела во власть большинство видных политических фигур той поры. Но угождать желаниям «улицы» было для этих политиков средством, но никак не целью. Более того, придя во власть, эти политики тут же обнаружили конфликт между целями и средствами. «Улица» не просто сделалась не нужна – ее стремление и дальше заявлять о своих интересах и правах стало мешать. К счастью для политиков, «улица» была расколота, и одну ее часть удалось натравить на другую.
Октябрь 1993 года означал конец «уличной» политики – причем как для той части общества, которая выступала против власти, так и для той, которая поддерживала ее. Люди, которые шли на улицу, готовые даже пожертвовать жизнью за свои убеждения, искренне верующие в то, что их выступления действительно способны повлиять на политический курс государства, куда-то внезапно исчезли. Митинги, собиравшие десятки и даже сотни тысяч человек, сменились митингами, собирающими в лучшем случае 2–3 тысячи, да и то при больших организационных усилиях. Больше людей стало возможным вывести только на поголовно оплаченные мероприятия. Наступил период всеобщего разочарования в политике, и в первую очередь были утрачены иллюзии, что голос простого человека с улицы имеет хоть какой-нибудь вес, что этот голос будет хоть кем-нибудь услышан.
Лица, называвшие себя демократами, охотно рассуждали в те времена по поводу воспитанной у советских людей долгими годами тоталитарного режима патологической боязни репрессий со стороны властей. И вот стоило гражданам России на короткое время преодолеть груз этой тяжкой исторической памяти, как те же самые «демократы» поспешили напомнить о том, что может при случае сделать с человеком с улицы власть – пусть и называющая себя самой демократической и всенародно избранной.
Конечно, масштаб жертв октября 1993-го и сталинских репрессий совершенно несопоставим. Просто сталинцам, чтобы гарантированно устрашить людей, вышедших из революционной эпохи, пришлось расстрелять и сгноить по тюрьмам и лагерям около миллиона человек, в том числе большинство активных участников революционного движения. Ельцину же оказалось достаточно публично, у всех на глазах, уничтожить в Москве «всего» около 500–600 человек, чтобы в достаточной мере напугать и дезорганизовать оппозицию. Но логика властвующей элиты, ее побудительные мотивы и политическая этика были одни и те же: ради власти можно пожертвовать чьими угодно головами. «Улица» правильно поняла недвусмысленный сигнал, исходивший от правящей элиты, – элита ради бесконтрольной власти оказалась готова убивать, не стесняя себя особенно даже формальными предлогами.
Ну и хорошо, скажут иные, теперь не буйство уличной толпы будет диктовать политический курс, а нормальная процедура демократических выборов. Нормальная?
Российская политическая система, скроенная в результате ельцинского государственного переворота, оставляет реальную политическую значимость лишь за одними выборами – президентскими. Представительная власть в России крайне ограничена конституцией в своих функциях и выступает на деле лишь слабым придатком исполнительной власти. Более того, многопартийная система в России скроена таким образом, что самой влиятельной партией выступает т. н. «партия власти», то есть партия не вообще власти, а именно исполнительной власти – комитет по представительству интересов несменяемой бюрократии. Если в 1995–1999 годах «партия власти» вынуждена была терпеть рядом с собой в Государственной думе почти равную ей по силам оппозицию, то на выборах 1999 года этот промах был исправлен, и теперь бюрократия контролирует как исполнительную, так и законодательную власть.
Такая ситуация вызвала разочарование граждан в многопартийной системе, создала убеждение, что ни одна из партий не выражает интересы «простого человека» и уж во всяком случае не в состоянии их защитить, и вместе с этим затормозила формирование нормальных политических партий, которые могли бы в сколько-нибудь значимой степени выражать интересы основных социальных групп общества. Зачем, собственно, нужны такие партии, раз они все равно бессильны?
Сейчас окончательно становится ясно, что государственный переворот 21 сентября 1993 года отнюдь не сводился к попытке Ельцина удержать свою личную власть. Это был выбор большинства тогдашней правящей элиты, сделавшей ставку на окончательное отстранение т. н. «рядовых» граждан от политики и с этой целью силой навязавшей обществу новую государственную систему, превращавшую демократические процедуры в простую декорацию, скрывавшую всевластие бюрократии в союзе с денежными мешками.
Произошел фактический отказ даже от обычного буржуазного парламентаризма, который выступает инструментом соревнования различных слоев господствующих классов за власть, и взаимного контроля различных политических групп, представляющих интересы этих классов. Причем одним из условий победы в таком соревновании выступает та или иная степень компромисса с интересами если не основной массы населения, то хотя бы значимого его большинства, с тем чтобы бросить поддержку этого большинства на чашу политических весов и не опасаться затем вулканических толчков народного гнева.
