чем предполагать его на кончике спички; и может случиться так, что если разум, сознание, где-то и существует, то только в человеке» [24].
Однако вскоре Прудон нарушит это хорошее впечатление очередным применением силлепса, когда заявит о своем допущении, «что идея Бога является прообразом и основой принципа власти и произвола, который в нашей задаче — уничтожить или, по крайней мере, подчинить везде, где бы он ни проявлялся — в науке, в работе, в городе» [25].
В рассуждениях Прудона, к сожалению, можно обнаружить и содержательных противоречий не менее, нежели у тех экономистов и политических деятелей, на чьи воззрения он яростно нападает. Так, серьезные подозрения в противоречивости вызывают его рассуждения о товарах с вложенным трудом. «Любой продукт является репрезентативным признаком труда. / Любой товар можно, следовательно, обменять на другой, и повсеместная практика это доказывает, — сообщает Прудон. — Но исключите труд: у вас останутся только более или менее крупные утилиты, которые, не будучи носителями ни какого-либо экономического характера, ни какого-либо человеческого признака, несоизмеримы друг с другом, то есть, логически, не способны к обмену» [26], — продолжает он и тут, кажется, впадает в заблуждение, потому что, как мы знаем, товарный обмен существовал уже в эпоху собирательства, и в нем участвовали исключительно «изделия» самой природы, труд человека в них отсутствовал, за исключением таких трудозатрат, которые требовались на поиск утилитов — товаров, произведенных природой.
В другом месте Прудон в полемике вопрошает: «Почему экономисты не распространяют изо всех сил эту простую и яркую истину: труд каждого человека может обрести только ту стоимость, которую он содержит, и эта стоимость пропорциональна услугам всех других работников; если, как им кажется, работа каждого должна оставить излишек?» [27]. Здесь кажется оспоримым то, что «стоимость пропорциональна услугам всех других работников», — поскольку совсем не обязательно, что все работают с одинаковой, равной отдачей, даже если обязательно, что любая работа оставляет излишек, и что труд человека имеет только ту стоимость, которую он содержит в себе.
«Вызывающая дерзость… остроумные парадоксы… уничтожающая критика… искреннее чувство возмущения мерзостью существующего, революционная убежденность — всеми этими качествами книга “Что такое собственность?” электризовала читателей и при первом своем появлении на свет произвела сильное впечатление».
Карл Маркс (1818–1883 гг.) — для берлинского Social-Demokrat, 1865 г.
Случается, что Прудон допускает и вовсе роковые ошибки, тем более трагические, чем более рьяно он настаивает на истинности этих положений. Так, если в одном месте Прудон поначалу старательно обосновывает положительные эффекты от повсеместного внедрения машинного производства, в другом месте он еще более тщательно доказывает обратное, объявляя технический прогресс виновником бедственного положения пролетариата. «Шарлатаны, которые предлагали эксплуатировать железные дороги, громко шумели о важности локомотива для циркуляции идей… Как будто идеям, чтобы распространяться, нужны паровозы! Но кто же тогда мешает идеям течь из Института на окраины Сент-Антуана и Сен-Марсо, по узким и убогим улочкам Сите и Марэ, повсюду, наконец, где обитает это множество, еще более лишенное идей, чем хлеба? Откуда взялось убеждение, что между парижанином и парижанином, невзирая на омнибусы и местную почту, расстояние сегодня втрое больше, чем в четырнадцатом веке?» [28], — яростно вопрошает Прудон, как будто не желая замечать того очевидного для жителей больших городов в середине XIX в. факта, что именно локомотивы, увеличившие скорость доставки почтовых отправлений — прессы и переписки, в том числе научного характера, — резко увеличили интенсивность обмена информаций и фактически ускорили прогресс. Невзирая на это и явно находящийся под впечатлением лозунгов движения луддитов, восставших против внедрения машин в ткацкое производство в Англии в первой четверти XIX в., Прудон продолжает угрюмо обвинять: «Подрывное влияние машин на социальную экономику и положение трудящихся осуществляется в тысячах способов, которые все взаимосвязаны и одинаково называются: увольнения, сокращение зарплат, перепроизводство, затоваривание, порча продукции, банкротства, выдавливание рабочих из их класса, вырождение вида и, наконец, болезни и смерть» [29].
Таким же, как в случае с применением паровозных локомотивов, ретроградом выглядит Прудон и в своих рассуждениях о предназначении торговой марки (бренда). «Принцип закона, который должен применяться к товарным маркам, — говорит г-н Ренуар, — то, что эти марки не могут и не должны превращаться в гарантии качества», — цитирует Прудон одного из современных ему экономистов и тут же вступает в полемику с ним: «Если принять принцип г-на Ренуара: для чего тогда будут использоваться марки? Что для меня важно прочесть на бутылочной пробке, вместо вина в двенадцать или вина в пятнадцать, «Компания Энофиль», или другое, какое угодно производство? Меня волнует не имя продавца, а качество и справедливая цена товара» [30]. Но история промышленности и торговли показывает, что имя производителя товара, его торговая марка или тождественны высокому качеству, и, следовательно, именно имя продавца играет заглавную роль при покупке товара потребителем — вопреки отношению к этому Прудона; или, если качество товара оставляет желать лучшего, марка производителя служит аргументом для предъявления ему претензий — как фактически этого требует экономист Ренуар.
Приводят в замешательство и нападки Прудона по адресу налога на роскошь, в особенности его аргументация в пользу того, что распространению роскоши нужно всемерно способствовать, в том числе и прежде всего в рабочей среде (!). «Рабочий потеет, лишает себя и ужимает себя, чтобы купить украшение для своей невесты, ожерелье для своей маленькой дочери, часы для своего сына: и вы отнимаете у него это счастье, если он не платит ваш налог, то есть ваш штраф!» [31] — возмущается Прудон, и в этом месте его переживания могут у кого-нибудь вызвать настоящее умиление. Но его последующая досада по поводу излишнего, будто бы, налогообложения представителей состоятельных классов, наверняка вызовет совсем другие чувства: «Мелкий буржуа тратит 600 франков на горничной, прачке, белошвейке, коммивояжерах; и если исходя из экономии, которая всех устраивает, он возьмет прислугу, то налоговик в интересах средств к существованию накажет эту мысль о сбережении!» [32].
В другом месте Прудон атакует, что есть мочи, преимущества рыночных отношений, когда заявляет, что «если Франция в течение двадцати пяти лет не ощущала общего дефицита», то «причина заключается не в свободе торговли, которая очень хорошо умеет, когда она этого хочет, производить полноту пустоты и при наличии изобилия заставить царствовать голод: это связано с улучшением путей сообщения (доставки), которые, сокращая расстояния, вскоре возвращают равновесие в момент, вызванный локальной нехваткой» [33]. Но ведь совершенствование средств транспорта, обеспечившее, в свою очередь, ускорение доставки товаров, возникло именно под воздействием свободных рыночных отношений — в этом Прудон в очередной раз противоречит не
