подвергшиеся бомбардировке; и вот как он описал визит в Бристоль: «В одном из центров отдыха собралось несколько пожилых женщин, чьи дома были разрушены. Они выглядели подавленными и сидели там, являя собой картину уныния. Когда я вошел, они вытерли слезы и радостно приветствовали короля и страну» [118].
10 мая 1941 года Лондон подвергся массированному воздушному налету с применением зажигательных бомб. Это был первый случай, когда бомбардировка и тактика запугивания были применены против гражданского населения, что вывело войну между двумя якобы цивилизованными западными странами на новый уровень. Загорелось более 2000 пожаров, было разрушено пять доков, множество заводов сравнялось с землей. Разрушению подверглось историческое здание Палаты общин. Основные водопроводные сети Лондона были выведены из строя, что затруднило тушение пожаров, и гражданское население понесло тяжелые потери. Это была самая страшная – и последняя атака операции «Блиц» в 1941 году.
Заместитель Гитлера пытается закончить войну своими силами
Странный случай произошел 10 мая 1941 года, когда Рудольф Гесс, заместитель фюрера и лидер нацистской партии, втайне от сопартийцев по собственной воле прыгнул с парашютом в поместье герцога Гамильтона, знакомого ему еще с довоенных времен. Гесс оставил письмо, которое должно было быть доставлено Гитлеру, где сообщал, что отправляется в Англию для переговоров о мире. Затем он в одиночку переправился через канал на угнанном ME-188 [119] и сдался шотландскому фермеру. Гитлер, получив это послание, пришел в ярость, приказал немедленно арестовать адъютанта Гесса, доставившего письмо, и обвинил его в государственной измене. Кроме того, были задержаны астролог и ясновидящий Гесса. Поскольку британцы еще не сообщили о прибытии Гесса, немцы объявили, что заместитель фюрера пропал без вести и, возможно, погиб после самовольного полета на самолете.
Однако англичане заявили, что Гесс сдался им добровольно. Его поместили лондонский Тауэр, где заместитель фюрера был тщательно обследован психиатрами и допрошен высокопоставленными чиновниками Министерства иностранных дел. Было установлено, что он совершенно вменяем, но страдает галлюцинациями. Дома Гесс часто консультировался с ясновидящим и астрологом (оба они уже находились в заботливых руках гестапо), утвердившими его в мысли, что он и только он может предотвратить ненужное кровопролитие в войне Германии и Англии.
Рудольф Гесс, привлекательный мужчина лет 40, поклонялся Гитлеру и в свое время был его ближайшим доверенным лицом и другом. На ранних митингах нацистской партии он вступал в драки с марксистами и прочими политическими оппонентами нацистов, пытавшимися сорвать выступления Гитлера. Позже Гитлер и Гесс были соседями по камере в крепости-тюрьме Ландсберг, и Гитлер диктовал Гессу «Майн Кампф». В 1939 году Гитлер назначил Гесса своим преемником после Геринга. В первые годы после прихода Гитлера к власти они два-три раза в неделю обедали вместе и обменивались мнениями. Никто не знал Гитлера так близко, никто лучше не понимал его внутренний мир, его ненависть к большевизму и Советской России, его восхищение Британией и ее империей и его желание восстановить исторические связи между двумя странами и их королевскими фамилиями.
По словам Гесса, Гитлер считал, что злобные поджигатели войны во главе с «амбициозным преступником Черчиллем отравили умы британского народа» [120]. Политика нынешнего правительства препятствовала естественному союзу Британии с Германией против большевизма, который был реальной угрозой для всего мира. Гитлер особенно возмущался отсутствием уважения со стороны Черчилля и его уничижительными эпитетами: «капрал Гитлер», «этот кровожадный потрошитель», «вместилище зла» [121].
Однако со временем Гесс становился все более и более странным. Он стал раздражать Гитлера, к тому же у Гитлера появлялись новые убеждения, и он все больше наслаждался ужинами в другой компании. Несмотря на то, что Гесс все еще оставался заместителем Гитлера, его влияние уменьшалось, и он чувствовал это. Гесс пришел к выводу, что его величайшим вкладом в дело фюрера будет налаживание контакта с английским королем и убеждение его в истинных чувствах Гитлера. Гесс считал, что у Британии, оставшейся в одиночестве, нет шансов, и, если война будет продолжаться, обеим странам придется пережить много ненужных страданий.
Гесс эмоционально объяснял, что был в ужасе от воздушных налетов на Лондон и убийств невинных гражданских лиц, особенно детей. Бессмысленная бойня должна прекратиться. Гитлер никогда не пойдет на переговоры с Черчиллем, но, если бы король отстранил нынешнее правительство, можно было бы заключить мирный договор, по которому Англия сохраняет свою империю, оставляя Европу Германии. Он подчеркнул, что предлагает все это из идеалистических соображений и не обсуждал свои предложения ни с кем, тем более с самим Гитлером. «Если бы только Англия знала, насколько добр Гитлер на самом деле, она, несомненно, пошла бы навстречу его пожеланиям», – сказал он.
Это событие стало сенсацией. Сам Черчилль позже писал, что, по его мнению, Гесс искренне желал добра и хотел закончить войну. Он описал его как «доброжелательного сумасшедшего». В итоге с Гессом обошлись сурово. Ему так и не удалось поговорить с Черчиллем или королем; пробыв в Тауэре до конца 1945 года, он был переведен в Нюрнберг и судим за военные преступления вместе с другими нацистскими лидерами. Давая показания на суде сквозь туман своего безумия, Гесс, оставшийся преданным фюреру до конца, сказал, что Гитлер «был величайшим сыном, каких мой народ производит на свет раз в 1000 лет. Если бы я снова стоял у истоков, то делал бы то, что делал тогда, даже если бы знал, что в конце меня сожгут на костре» [122]. Его не сожгли, но приговорили к пожизненному заключению; в 1987 году в возрасте 93 лет Гесс покончил жизнь самоубийством.
Сталин очень интересовался этим инцидентом с Гессом, подозревая заговор между Германией и Британией с целью совместных действий при вторжении в Россию. В 1943 году на ужине в Москве Сталин в своей властной и задиристой манере потребовал от Черчилля сказать ему правду. Черчилль ответил: «Когда я излагаю известные мне факты, я ожидаю, что они будут приняты» [123]. «Сталин, – писал он, – воспринял этот несколько резкий ответ с добродушной усмешкой».
