Уже не смог. Их так много и всего одно. Ее имя. Прятал его внутри, где-то рядом с сердцем. Теплый комочек, согревающий его изнутри. Живой.
Гудки оборвались ее голосом.
– Да?
Он едва не выронил телефон: – Оля?
– Я слушаю тебя, что ты хочешь сказать?
Он понимал, что если сейчас ничего не скажет, то она положит трубку, и последний лепесток улетит, а желание не сбудется. Он так хорошо все отрепетировал – ему казалось, что слова будут литься рекой. А сейчас он не может даже поздороваться. Он помнил те моменты, когда слушал ее дыхание через километры командировок. Она молчала в трубку, едва дыша. А он представлял, как она засыпает у него на плече, сердце бьется тихо и ровно. Они могли просто молчать, и ему было спокойно оттого, что он слышал, как в ней бьется жизнь.
– Я скучаю. Я еду к тебе. Не гони меня. Я не знал, что так бывает. Прости меня, прости за все, я все понял. Ты у меня одна.
Он смог это сказать. Не так, как говорят обыденным тоном, когда чувствуют, что там, на другом конце отчаянно желают услышать. Сказал так, как будто его вытолкнули из теплой комнаты в холодный коридор с сырыми стенами. А дверь закрыли. Он споткнулся в темноте и упал. Оцарапав ладони, нащупал ключ. Он лежал недалеко от порога. Ключ был маленький, но гладкий и светлый. Царапина была глубокой и начала кровоточить. Ценишь то, что достается с трудом, порою болью. Иногда нужно время, чтобы понять, что не привыкнешь к другому, не заменишь, не оставишь.
Приезжай. Я жду тебя. Адрес ты знаешь. Я буду стоять у окна.
Оля не верила своим глазам – мама все делала сама, без Олиной помощи. Наоборот, когда Оля хотела помочь ей хоть в чем-то, мама легко, но твердо просила Олю иногда не мешать, а иногда и вовсе просто брала и делала все сама. И Оля впервые почувствовала себя в родительском доме как в гостях, вроде бы все знакомое и родное, а вроде бы и нет. И самое удивительное было в том, что мама постоянно находилась в хорошем расположении духа – она что-то рассказывала, улыбалась, объясняла Оле про то, как они с папой справляются со всеми хлопотами. А Оля слушала и радовалась, потому что видела, что у мамы есть смысл делать то, что она делает. Она чувствовала себя хорошо – прежние боли и недомогания словно и не приходили к ней. Вернулись живость и осмысленность движений, гибкость, мама снова стала самой собой, а не тем человеком, что выглядел много старше своих лет. И что Олю радовало больше всего – у мамы появился какой-то внутренний стимул, она словно увидела что-то впереди и поняла, что для этого нужны новые силы, что теперь уже не ей, а ее дочери понадобится помощь, и она как мать готова была оказать ей необходимую поддержку. И Оле было так радостно от того, что она видела – теперь она знала, что мама ей поможет во всем, поддержит и направит. Пришла новая пора. Мама уверовала в свои силы и в то, что она нужна своим детям, прежде всего Оле. Оля очень хотела увидеть у мамы на руках свою дочку – ее внучку. Она представляла, как малышка теребит мамины пальцы, а та смеясь рассказывает о том, что в детстве Оля именно так и делал, когда хотела, чтобы с ней поиграли.
Маленькая уютная кухня, которую они с папой так заботливо обставляли, сейчас была целиком маминой. И Оля видела, что мама снова радуется тому, что может все делать самостоятельно. Это было очень важно для нее – делать все самой и получать благодарность. И сейчас Оля искренне старалась делиться с ней чувством единения, она говорила маме, как у них все хорошо получится, а мама улыбалась и рассказывала, как училась печь пироги. Мамины пироги были самыми вкусными на свете. И сейчас она ставила в духовку пирог с грибами и картофелем, тесто и начинку для которого они с Олей приготовили вместе.
Он остановился у входной двери, чтобы отдышаться и еще раз вспомнить, зачем приехал сюда. Он приехал к ней, и все. А дальше – будь, что будет. Нажал на кнопку звонка. В квартире раздался долгий мелодичный звон – он заслушался и тут же замер. Послышались легкие шаги. Из-за двери самый родной на свете голос спросил: «Кто там?» Он ответил не сразу. А когда собрался отвечать увидел, что дверь открылась сама и в проеме показалось ее бледное, с заострившимися скулами любимое лицо.
Он поднялся наверх. Он колебался – не знал, что его ждет. Его сердце подсказывало, что все будет в порядке, ее голос успокаивал его как всегда, приглаживал растревоженные нервы. И надежда, всегда оставалась надежда, что у них все будет хорошо, несмотря на то, что будет непросто, ох как непросто. Он ждал от нее немедленной реакции, зная, что она не знает того, что знает он про нее, его это злило и одновременно увлекало – он хотел учить и наслаждаться тем, как ученица схватывает все на лету. И это тревожило его, волновало, удивляло и обескураживало. Но именно она открывала в нем жизнь – яркую, разную, она научила его думать, считаться с мнением других, ценить людей, особенно близких и также особенно неблизких, которые со временем могут стать самыми родными на свете.
Он не знал, как ему быть без нее и не знал, как быть с ней, но с ней было лучше. Он думал о ней, когда ехал в машине, когда готовил проекты контрактов, когда ложился спать – умирая оттого, что без нее в своих объятиях. Он представлял, как гладит ее грудь, как она ложится в его ладонь, маленькая и мягкая, самая дорогая на свете. Он чувствовал запах ее пушистых волос, которые щекотали его шею, он зарывался в них, нащупывал поцелуями дорожку на нежной шее, она во сне все чувствовала. Хрупкая и сильная, она держала его тонкими пальчиками, незримо, но всегда ощутимо. И он, пытаясь сохранить свободу – он не знал раньше, что ему так нужна будет одна-единственная женщина, нужна до боли, до умопомрачения – все еще сопротивлялся, говорил что-то обидное и делал больно, но возвращался, потому что не мог без нее.
Она писала: «Обнимаю тебя», а он отдавал ей свою нежность так, как он мог. Он пока не умел по-другому, но обещал учиться. Да, он знал, что ей нужны постоянно красивые слова и поступки, но он не
