он нырял. Если хочешь быть на дне — будь, держись за эти камни. Но, если хочешь всплыть, увидеть мир во всей красе — отпусти эти камни, всплыви, вдохни воздух и родись заново.
Артем встал, вгляделся в затуманенный лесными испарениями пейзаж внизу, будто с высоты настоящего оглядывая всю свою прошлую жизнь, поднял камень размером с человеческое сердце и внимательно его оглядел. Ведь и верно, память о прошлых ударах судьбы — это просто камень на сердце.
Он раскачал камень в руке, и вложив силу, бросил далеко от себя в пустоту.
— Я отпускаю тебя из моего бытия! — крикнул он камню, себе, прошлому и вымышленной маме, невольно сложив свой вопль в короткий стих.
— И я! И я! И я! — отозвалось эхо.
Где-то внизу камень грохнулся о другие камни, быстро покатился, выскакивая на неровности, и исчез в зарослях дикого и необъятного мира.
Артем оглядел долину:
— Теперь это мой мир, а не твой! — закричал он своей исчезающей злости, чем встревожил дремлющего енота.
— Твой! Твой! — подтвердило эхо одобрительно.
Двигаться дальше было невозможно. Только теперь он вспомнил про спутниковую карту, рассмотрел детально рельеф и понял, что лучше всего было бы вернуться назад, к предыдущей горе и начать эту часть пути заново.
Он собрался, выбрал направление и осторожно заскользил вниз.
Добравшись до реки, на которой провел весь прошлый день, Артем перешел ее вброд обратно и устремился дальше, взбираясь на предыдущую гору: снова ночевать у реки и кормить своей кровью орды злых комаров ему не хотелось.
Уже в сумерках он добрался до места ночевки.
Енот здесь будто сошел с ума — он визжал, стрекотал и метался по деревьям. И вскоре Артем увидел из-за чего — на краю небольшой полянки лежал труп енота с разорванным ухом.
На всякий случай Артем ткнул его палкой. Но енот был действительно мертвым. В вечерней темноте его серая шея казалась черной от запекшейся крови.
Вот и все… Злой и не пускающий к себе зверь и сам погиб от другого злого зверя, который не пускал к себе.
Боль и страх, защищенные злостью, всегда стремятся к крови. Злость — это огненные доспехи, которые жгут и вовне и вовнутрь.
Артем осветил несчастного зверька фонариком и рассмотрел согбенное тельце, сощуренные глазки и крепко сжатые челюсти. Его «лицо» выглядело удивленным.
Впервые за последние годы Артему стало по-настоящему жаль.
Он вздохнул, сочувственно покачал головой и, вырыв в рыхлой лесной подстилке небольшое углубление, похоронил енота.
Вечером он написал в дневнике:
«Простить не получится, это обман. Нужно сначала отпустить. Именно отпустить. Нужно прямо посмотреть правде в глаза — меня не любили. Ну и что с того? Это было давно, в прошлом. А теперь настоящее и теперь я сам себе человек.»
Когда он уже засыпал, то сквозь сон осенился еще одной мыслью, показавшейся ему интересной и важной, он включил фонарик, достал блокнот и внес еще одну запись: «Очень жаль того енота».
Новый путь, проложенный уже по карте, оказался более пологим и дружелюбным.
Артем за день продвинулся больше, чем за три предыдущих — шлось легко и верилось в лучшее. Ему казалось, что он отпустил прошлое. И даже не тетю Тоню, хотя, и ее, конечно, но и все, что происходило когда-либо. Он чувствовал себя путешественником во времени, вдруг четко осознав, что живет теперь, и что прошлое не важно, что он искусственно удерживал его в своем сердце, то ли питая иллюзии и не зная, чем залепить дыру. А то ли просто чувствуя к себе жалость. Точнее — к тому маленькому, плачущему малышу внутри себя.
Но теперь — другое время! Теперь он убежал, скрылся, успешно переместился в другое, новое время. Где не зависит он от мнений и где идет себе по лесу со своим придурковатым, но верным товарищем. И теперь сам о том мальчике позаботится, как и об этом еноте. Если уж на то пошло.
К середине дня Артем наткнулся на свежие следы чьего-то лагеря и с удовольствием их обследовал. В группе, которая прошла здесь недавно, было три-четыре человека. Как минимум двое из них, судя по отпечаткам босых ног, были женщины.
Утром группа ушла на юг. Туда, куда шел Артем, куда дул ветер и куда умчались печальные тучи, чтобы согреться там теплом моря. Куда идут и многие люди для того же.
На мгновенье им овладела тревога — он не хотел встречаться с людьми. В то же время теперь, когда у него не было прошлого, эта тревога была не холодной и леденящей, а тепловатой и любопытной. Было в ней некоторое стремление к людям, например, тем, что идут впереди него по тому же маршруту.
Его даже обуяло волнительное чувство родства. Они его стая или нет?
Артему припомнился мертвый енот, который погиб, защищая свою стаю. Откуда вообще все это зло в мире? Он ненавидит все вокруг себя, потому что решил, что его не любит его собственная мама. Но, она не мама ему, да и свои беды и страдания у нее не меньше, свои озлобления не слабее. И те получены от людей. Или даже от обстоятельств, созданных извне, самой жизнью, ее законами, Вселенной.
Неужели Бог, если Он есть, сотворил этот мир злым?
Вечером они выбрали площадку, разбили лагерь. Енот уже совершенно привык к Артему и даже позволял себе в присутствии человека глубокий сон. Видно он был ручным, содержался людьми, поэтому знал их. И, как это ни странно, не разуверился и не испугался. Принял, как есть, терпя от них человеческую непредсказуемость, но и питаясь их любовью. Да и, что уж там, человеческой едой.
Артем поужинал и укрылся в палатке, улегся на матрасе и сжался в эмбрион, чтобы согреться, потому что северный ветер явился вновь. И, хотя на этот раз тихий, но свежий, прохладный, а по ночным меркам — так и холодный.
И стоило Артему задремать, на улице застрекотал «динозавр», жалостливо повизгивая и скребя когтями по «стенке» нейлоновой палатки.
Артем не выдержал, выглянул на улицу, и енот тут же юркнул в «домик». Может испугался чего?
Артем вылез, обошел палатку и всю поляну с фонариком и топориком, вслушиваясь в ночную подвижную тишину. Никого.
Он вернулся, застегнул молнию и снова улегся на матрас. Сегодня он не сделал значимых открытий, поэтому записать в дневник было нечего.
Когда он уже погружался в сон, то почувствовал, как енот подкрался к его спине и прижался к ней своим плотным,
