Фонд диссертаций РГБ содержит около миллиона названий. Там собраны докторские и кандидатские диссертации (кроме медицинских и фармацевтических) начиная с 1944 года. Значительное количество исследователей и почти все авторы диссертаций, в том числе и я, просто обязаны читать то, что до них написали.
Как это сделать? По уму, записаться в РГБ и читать чужие диссертации там. Можно бесплатно просматривать диссертации через Сеть. Но только первые 10 процентов текста. Без ограничения разрешают читать авторефераты — не большое утешение.
Платный доступ тоже непрост. В сутки можно смотреть не более пяти уникальных произведений; а самое забавное — что за месяц можно прочесть не более пятнадцати разных диссертаций. Поэтому в РГБ я не пошёл. Вместо этого в первый же день работы над своей диссертацией отобрал по авторефератам шесть работ, которые надо позднее купить. Купить? Да, купить!
Спрос рождает предложение. Возникло множество интернет-магазинов, где продают диссертации. Обычная стоимость — около 500 рублей за штуку. Некоторые авторы загружают свои диссертации в бесплатный раздел, некоторые получают отчисления от продаж, а некоторые просто не знают о том, что за доставку их исследований интересующимся гражданам взимаются деньги.
Вся эта «инфраструктура» похожа на колонии полипов, наросшие на корпусе здоровенного корабля. На паразитные шумы в каналах, предназначенных для связи учёных друг с другом. Ограниченность ресурсов всегда создаёт нездоровые ситуации, и если бы любую из диссертаций можно было прочесть в онлайне бесплатно, от этого выиграли бы все исследователи. Научное сообщество ведь и существует для того, чтобы обмениваться результатами, идеями, концепциями и трудами.
Проблема открытого доступа к научным публикациям и исследованиям, конечно, не ограничивается Россией и диссертациями. Зарубежные учёные, например, не могут понять, почему подписка на научные журналы обходится в тысячи долларов. Раньше расходы можно было объяснить трудностями распространения журналов, платой за построение сообщества; теперь учёные начинают задумываться о том, зачем необходимо публиковаться именно в журналах.
И дело вообще не в бесплатности и свободе доступа. Вот замечательный пассаж из студенческой газеты Университета Манитобы.
"Основная задача журналов — доставить исследование другим учёным, работающим в той же области. Но сегодня, когда любой может фактически бесплатно загрузить PDF на доступный всему миру сайт, журналы предоставляют множество дорогих ненужных услуг. Открытый доступ — всего лишь модное слово, отвлекающий манёвр. На деле необходимо полностью пересмотреть способ распространения научных работ в XXI веке".
Переизобретение схемы дистрибуции исследований идёт полным ходом. Недаром в начале года группа математиков объявила бойкот издательству Elsevier, выпускающему ровно такие журналы. Недаром физики, работающие в области элементарных частиц, собираются выкладывать для бесплатного прочтения свои публикации на сайтах тех же журналов (платить за это будет консорциум библиотек, лабораторий и грантодателей). Складывается уникальная ситуация: каждый университет и даже каждая конкретная система образования, система знаний в мире могут попробовать сдвинуть традиционалистскую махину с места.
Это шевеление заметно и в России. Я слышал, что в «Агентстве стратегических инициатив» придумали со временем собрать воедино учебные, курсовые, дипломные и диссертационные работы всех российских вузов.
Преимуществ у такого решения много: возможность проверки работ на полный и частичный плагиат, прозрачность образовательного процесса, гарантия того, что дипломники не занимаются мартышкиным трудом, повышение связности сообщества, наконец.
Однако сомнительно, что в России есть или даже появится внятная политика по отношению к научным работам. Пример российских диссертаций показывает, что любое хорошее начинание может превратиться в заросшее полипами дно судна. Государственные и полугосударственные инициативы имеют свойство зацикливаться на себя. Поэтому идея свободного доступа без должного общественного внимания может мутировать в ограничитель этого доступа.
Лично у меня возникает огромное количество вопросов: смогу ли я загрузить в новое хранилище свою будущую диссертацию самостоятельно? На каких условиях получу доступ ко всему этому богатству? Кто именно создаст и будет поддерживать систему антиплагиата? И не сгинет ли это в глубинах министерств, которые наверняка заходят меня зарегистрировать, потребовать документ, поставить куда-нибудь печать и попросить заполнить анкету?
О том, сколько процентов диплома можно будет прочесть бесплатно, даже спрашивать страшно.
К оглавлению
Василий Щепетнёв: Памятник из разбавленного полония
Василий Щепетнев
Опубликовано 22 октября 2012 года
Как, верно, всякий студент-медик, во время скучных лекций (химия, физика, история партии) я мечтал о том, что стану не просто врачом, даже не хорошим врачом, а врачом исключительным. Фантастическим. Если не всемогущим, то рядышком. Не будет ни одной болезни, которая не отступит передо мной. Изобрету снадобье, или медицинский прибор, или просто — в терминах вчерашнего шарлатанства — смогу проводить коррекцию биополя, но восьмидесятилетний, поражённый безнадёжными болезнями старик выйдет из палаты бодрым, здоровым и, по функциональному состоянию, пятидесятилетним мужчиной. Деталь: все зубы вырастут наново, крепче и краше, чем у любого кандидата в отряд космонавтов. И будет это пятидесятилетнее состояние не фальшивое, напротив, стариться пациент, конечно, будет, но вдвое медленнее обычного. Или втрое. В общем, лет пятьдесят активного долголетия впереди. А если процедуры повторять, то все сто. А всякие болезни и травмы молодого возраста будут отлетать, как мячик от штанги. Ослепшие прозреют, расслабленные забегают, утерянные конечности регенерируются.
В религиозном плане в студенческие годы я был человеком абсолютно дремучим, не то что Библии — «Мастера и Маргариты» не читал и потому о существовании (пусть легендарном) подобных врачей прежде не догадывался. Ну Гиппократ, ну Ибн-Сина, Парацельс, ведь это просто хорошие врачи, куда им до меня-фантастического.
Прославлюсь, конечно. В каждой столице, поди, памятник из золота поставят при жизни. А жить я, как и мои пациенты, тоже буду долго. Даже дольше, чем они.
Мечты завяли быстро. Как только я столкнулся с больными не выдуманными, а настоящими. Какое там всесилие, тут бы на уровне уже достигнутых рубежей удержаться. Но провинциальная практика каждодневно доказывала: и это не про нас (новейшие медикаменты), и то не про нас (новейшие методы исследования), и остаются анализы крови, мочи и ацетилсалициловая кислота с пенициллином. И спасибо, что с пенициллином, прежде и пенициллина не было.
Но оставлю будни, вернусь к фантазиям. А если бы сбылось? Как — неважно. Хоть дар инопланетян, хоть чудесная мутация, хоть попущение свыше. Именно попущение!
Потому что ничего хорошего не выходило. Чем дальше продвигался я по стезе фантастической врачебной исключительности, тем мрачнее становилась картина.
Да, поначалу пошла слава: живёт-де в поселке Лисья Норушка молодой доктор, и больные у него выздоравливают на диво. Переломы срастаются почти на глазах, грыжи вправляются раз и навсегда безо всякой операции, а обгоревшую на школьной ёлке девочку, которую побоялись переправлять в область — не довезут-де! — он какой-то мазью обмазал, и та на следующий день уже смеялась, бегала и каталась на санках с горы. Со старичком поговорит душевно, даст капелек — и старичок бодрёхонький, вон Лука Лукич в семьдесят восемь позабыл про свой диабет и женится на молодой.
Это льстило. На улице здоровались. В магазинах норовили пропустить без очереди, а продавщицы доставали из-под прилавка колбасу, книги или зубной порошок (я для простоты ввожу реалии восьмидесятых — периода, об утрате которого многие тоскуют доднесь). Мастер, вызванный починить кое-что по сантехнической части, явился сразу, всё сделал отлично и от мзды отказался — еле-еле уговорил его пару бутылок «Посольской» принять.
И хоть говорят, что хорошая слава у порога лежит, больные зачастили. Сначала со всего района, а потом и соседи потянулись.
А неделя-то у меня — тридцать шесть рабочих часов. Ладно, сорок восемь. Шестьдесят. Семьдесят два. Девяносто. Сто двенадцать...
Но всех страждущих исцелить я не мог. Исцеление — действо индивидуальное. Даже Иисус, насколько я тогда уже знал, не говорил никогда «ну-ка, население Капернаума, исцелись-ка дружно, разом на счёт три». Хоть пять минут, а больному уделить нужно. Иногда и сто двадцать пять, если случай запущенный (сбил «КамАЗ», а потом ещё и проехался по бедолаге).
