Борис Мишарин
И С Ц Е Л Е Н И Е
Мечты и реальность, фантастика и бытие
Проснулся Михайлов не в настроении, только открыл глаза и сразу понял — что-то дрянь. Встав, он увидел из окна качающийся напротив тополь. Он стоял один, словно могучий дуб, достигая верхушкой до 9-го этажа, его мощные ветви то плавно, то резко, порывами, раскачивались. Дул холодный ноябрьский ветер, отдельно сохранившиеся листочки почему-то не улетали, цепляясь из последних сил за оголенные ветки, словно хотели пожить еще немного, температура понижалась. Не засыпанная снегом земля выглядела неуютно-серой, неприглядной и мерзкой. «Нет, нет», — подумал Михайлов, — «Эта мерзость у меня в голове». В такую погоду у него почти всегда болела голова, даже слегка поташнивало. Была какая-то слабость, неуверенность, все его раздражало.
Последние дни Михайлов чувствовал себя неопределенно, постоянно возникали непонятные ощущения, которые он толком не мог определить и классифицировать. В голове не зарождалось ни одного подходящего слова, которым бы он мог назвать это явление и поэтому он все списывал на нервы.
Тяжело вздохнув, он поплелся в ванную. В зеркале на него смотрел зрелый мужчина с серым лицом, мешками под глазами, словно с глубокого похмелья. Безучастно осмотрев себя, Михайлов начал умываться. Так было всегда, в такую погоду.
Проглотив сосиску и выпив кружку крепкого чая с молоком, он подошел к окну. Все выглядело унылым — свет, земля, воздух, настроение. Образ тополя крепко засел в мозгах, подкоркой он ощущал какую-то схожесть. Пройдя Афганистан и Чечню, полковник в запасе чувствовал себя таким же тополем в государстве — никому ненужным и предоставленным всем ветрам, выброшенным пенсионером, которому предстояло в одиночестве «зимовать» оставшиеся дни.
Михайлов не пил таблеток, он знал, в данном случае, другой надежный способ избавления от дурноты, раздражительности и вялости.
Взяв толстый блокнот и карандаш, он неподвижно уставился в окно. Скоро зима, снег… В голове зрел образ и вскоре мысли, как бы сами собой, полились торопливыми строчками. Иногда он не успевал их записывать, иногда задумывался на минуту и снова строчил, строчил…
— Ну, вот и все, — радостно вздохнув, он положил карандаш.
Головная боль отступила, чувствовалась уверенность, подъем и сладостное возбуждение. Это было его лекарство — вдохновение! Михайлов с удовольствием перечитывал написанное:
Утро зимою свежо и приятно,
Трогает щеки колючий мороз
И что-то шепчет мне тополь невнятно
Голыми ветками, что он замерз.
Иней пушистый лежит переливами
На всех сугробах и крышах домов,
Воздух звенящий запахнет вдруг
сливами…
«Ах ты, обманщик, тут нету плодов».
«Я не обманщик — кудесник великий», —
Дернул за ухо меня вдруг Мороз, —
«Разве на окнах рисунок безликий
Под моей кистью сразу замерз?
Ты посмотри, как резвятся детишки,
С горок катаясь на санках своих,
Ты посмотри, как парятся пальтишки,
От залихватских катаний таких.
Ты посмотри на девичьи румяна
От поцелуев задорных моих,
Вот уж бежит, от мороза чуть пьяна,
Весь этот мир у нас с ней на двоих».
И рассердившись, незлобно кусаясь,
Взял меня за уши тот же Мороз,
И упираясь, несильно стараясь,
Зимнюю свежесть домой я принес.
Он почувствовал удовлетворение, ясность и свежесть мыслей. Шепча написанные стихи, он направился на балкон. Его любимое занятие — покурить, пересказывая написанное, не отвлекаясь на окружающий мир, видя, но, не воспринимая его.
На небе, далеко на горизонте, появился оранжевый диск чуть больше Луны. Повисев немного, словно осматриваясь, он превратился в длинный прямоугольник, не изменяя цвета, и быстро, практически мгновенно, стал приближаться.
Михайлова обдало жаром, он успел вскрикнуть и… почувствовал, что кто-то трясет его за плечо. С трудом открыв глаза, он увидел расплывчатое лицо. Эти встряхивания били, как молотом по голове, он снова отключился. Его сосед, Юрий, тряс его снова и снова.
— Очнись, Коля, что с тобой? Очнись.
Позвонили в квартиру, Юра побежал открывать, вспомнив, что вызвал «скорую».
Зашли двое в белых халатах, и он торопливо, сбивчиво стал объяснять:
— Я пришел с работы, вышел на балкон покурить, выбрасывая сигарету, заглянул вниз, сюда: я этажом выше живу. Смотрю — Николай лежит, не шевелится. Я спустился, у нас лестницы на балконах есть, занес его в квартиру, на диван положил, вас вызвал.
Врачи, слушая Юрия, осматривали больного. Пульс и давление в норме, сердце работало ровно, без перебоев, дыхание, слегка учащенное, было чистым. Казалось, он просто спит, если бы не гримаса боли и ужаса, исказившая почти до неузнаваемости его раскрасневшееся лицо. Врач попросил у Юры градусник, поставил и стал осматривать живот больного. Видимой патологии не выявлялось, только тело пылало жаром. Доктор взял градусник и оцепенел — ртутный столбик заполз за отметку 42, до упора, дальше не было шкалы. Фельдшер быстро набрала в шприц литическую смесь, сделала инъекцию. Температура не спадала, втроем они уже второй раз обернули больного холодной мокрой простыней, обложили тело холодными бутылками.
— Ничего не понимаю, — произнес врач, — при такой температуре люди не живут, у него же, кроме температуры, все в порядке, никакой другой патологии. Нонсенс какой-то, чертовщина…
Михайлов открыл глаза, его лицо еще более приобрело выражение дикой, нестерпимой боли, он неестественно застонал.
— Больной, вы меня слышите, что вас беспокоит? — спрашивал врач, намереваясь осмотреть зрачки.
Его самого стало немного потряхивать, руки тряслись. У пациента почти не было белочной оболочки, один сплошной черный зрачок на все глазное яблоко, через который, как показалось доктору, виднелись мозги с трепещущими извилинами.
— Не-не-е-вероятно, — прошептал врач.
— Что случилось?
Все вздрогнули. Голос Михайлова, с тяжелым металлическим оттенком, хрипел. В воздухе повисло оцепенение, Николай закрыл веки, но вскоре открыл опять. Его глаза, быстро затягивающиеся по окружности белком, сверлили врача, тот мотнул головой, стряхивая наваждение, глаза стали нормальными, обычными и только из зрачков, как казалось доктору, веяло леденящим страхом.
— Юра, что случилось? — спросил Михайлов своим обычным ровным голосом.
— Ты был на балконе, я увидел, что ты лежишь без сознания, принес тебя на диван.
— Сколько времени? — беспокойно спросил Михайлов.
— Восемь вечера.
— Ни черта не понимаю.
Николай вспомнил, как вышел на балкон утром и на этом все, провал… провал памяти. Невыносимо дикая, сверлящая боль, только что блуждающая в голове, исчезла. Да, да, это была именно такая боль, словно кто-то шарился в его мозге, сверлил, подпиливал, переставлял с места на место. Но сейчас боли не было и, не смотря на частичную амнезию, он чувствовал в голове просветление и ясность.
— Дайте нашатыря, — быстро сказал Михайлов доктору.
Врач, закрывая отвисающий рот, трясущимися руками протянул ватку.
— Да не мне, ей…
Доктор повернулся, успел подхватить оседающую фельдшерицу, и они вместе грохнулись на пол.
— Блин, цирк какой-то. Ты можешь мне объяснить толком — что здесь происходит? — обратился он к Юре.
Юра не видел его глаз, кратковременный необычный голос сопоставлял с потерей сознания и поэтому не понимал, почему упали в обморок врачи.
— Я сам не знаю, — ответил Юра, растерявшись.
— Но что-то они здесь делают, кто-то их сюда вызвал? — раздражаясь, произнес Михайлов, помахивая нашатырем у носов врачей.
— Ты потерял сознание на балконе, я притащил тебя сюда и вызвал их, — ответил Юра.
— Блин, цирк какой-то, — повторил Михайлов.
Врачи постепенно приходили в себя, нашатырь действовал, приподнявшись на локтях, они испуганно озирались.
— Пришли в себя, горе луковые, — засмеялся Михайлов, — а вам, девушка, стрессовые ситуации особенно вредны. Вы, мадам, беременны. Да, да, не удивляйтесь, беременны, уже три дня, — он улыбнулся и продолжал, — да и вам, доктор, желательно обходиться без стрессов… при вашей-то язве…
— Но, как вы догадались? — удивился врач.
— Чего тут догадываться, — в ответ не менее удивленно произнес Михайлов, — вы же сами четко видите, что у вас стойкое возбуждение центров блуждающего нерва, так как кора подает не скорректированные импульсы на подкорку и гипоталамус, отсюда и язва на большой кривизне желудка. Я только одного не пойму: зачем сегодня вы пользовались для диагностики этим дедовским методом — у вас еще остались следы бария в желудке?
