— У вас добрые глаза, Николай Петрович, — неожиданно услышал он мягкий грудной голос, — а большего зла нам уже причинить никто не сможет, — упавшим голосом продолжила старшая. — Идемте, кстати меня зовут Алла Борисовна, а это Вика, моя дочь, — и обе женщины с безучастным видом пошли в подъезд.
«Куда это они так рано ездили», — подумал Михайлов.
— Мы сейчас только что от врача, — словно отвечая на немой вопрос, сказала Алла Борисовна, — но, увы… опять безрезультатно.
— Вы не переживайте, — заторопился Михайлов, — я думаю у меня… у нас… все получится.
Алла Борисовна и Вика ничего не ответили.
Жили они на шестом этаже в двухкомнатной квартире, уютной и чистой. И эта незнакомая Михайлову обстановка показалась родной и близкой.
Михайлов устроился в удобном кресле и стал ждать, когда освободятся и придут женщины, разглядывая квартиру. Напротив стояла старая, но хорошо сохранившаяся стенка, выпуск которых уже давно прекратили, сбоку диван. По всему полу палас. Кроме мягкого уголка, все куплено на закате советской власти, в ее последние годы. На столе небольшой Викин портрет — улыбающаяся девочка-подросток бежит, раскинув руки, по усыпанной цветами лужайке. Михайлов вздохнул от свершенной несправедливости и посмотрел на вошедших хозяек. Алла Борисовна села в кресло, Вика на диван. Все молчали…
— Может быть, Алла Борисовна, Вика, вы сначала мне немного расскажете, — начал Михайлов.
— Чего ж тут рассказывать, — ответила Алла Борисовна, Вика все время молчала, если бы она не говорила в троллейбусе, он бы подумал, что она немая. — Три года назад Вика с отцом поехали на машине, попали в аварию. Отца не стало, а вот Вика… — она замолчала, ее глаза наполнились слезами, но она сдержала себя. — И вот мы за три этих проклятых года перебывали в разных клиниках, у разных врачей… знаменитостей, — Алла Борисовна сделала паузу. — И только вот вы, один из всех, сказали хоть слово надежды. Я, конечно, понимаю, вы еще не смотрели Вику, но все равно вам спасибо… за доброе слово, — она заплакала.
— Алла Борисовна, пожалуйста, успокойтесь, ваша дочь будет здоровой, без надежды нельзя жить на свете, — Михайлов вложил в эти слова столько теплоты и уверенности, что она перестала плакать и невольно спросила:
— Вы думаете?
— Я уверен, — ответил он.
Женщина вздохнула еще раз, вытерла глаза.
— Сейчас будем пить чай, — безнадежно сказала она, вставая.
— Нет, — твердо возразил Михайлов, — я хотел бы сначала осмотреть больную. Вику, — поправился он.
— Не нужно, — махнула рукой Алла Борисовна, — все равно вам спасибо.
— Нет, я должен, я обязан, я сделаю это, — властно произнес Михайлов.
— Делайте, что хотите, — с обреченность сказала женщина и на минуту закрыла глаза, видимо, переживая что-то свое.
— Видите ли, Алла Борисовна, когда я осматриваю пациента, я всегда это делаю один, в смысле без родственников и знакомых. И еще — Вике придется раздеться… догола.
Она ничего не ответила, махнула рукой, тяжело поднялась с кресла и вышла.
— Ну, что, Вика, давай я помогу тебе раздеться.
— Нет, я сама, вы пока отвернитесь, я скажу, когда буду готова, — впервые заговорила Вика еле слышным мягким голосом.
Через пять минут он осматривал ее, но Викины глаза мешали ему сосредоточиться.
— Спать, — приказал он.
Вика закрыла глаза. Теперь Михайлов четко видел всю неприглядную картину. В результате авто аварии возникшие множественные переломы костей таза срослись неправильно. Или Вика по молодости лет не сумела выдержать «позу лягушки», в которую укладывают больных с переломами костей таза, или врачи прошляпили смещение костей. Сейчас трудно сказать. Невидимые лучи пронзали истерзанное тело девушки и Михайлов видел, как в цветном телевизоре, всю ужасную картину. Мышечные контрактуры сдавливали поясничное и крестцовое сплетения, в основном запирательный и седалищный нервы. Он поводил рукой и кости, словно из пластилина, разошлись, сдвинулись, принимая правильную анатомическую форму, срослись, устраняя ущемления. Сейчас это была красивая и здоровая девушка. Он вздохнул, глядя на прекрасное тело, не хотелось будить ее.
— Проснись! — властно сказал Михайлов, Вика очнулась, — ну вот, теперь ты совсем здорова, одевайся, — он вышел на кухню к матери.
Приподнятое настроение так и сочилось из него — у него получилось, получилось! Даже хотелось прыгать, теперь Николай был уверен, что может это делать.
Разглядывая Аллу Борисовну, он снова отметил поразительное сходство дочери с матерью. Это необыкновенно-притягательное лицо, манящая фигура… Очарованный Николай чуть было не обнял ее. «Неужели нравятся обе», — подумал он и вслух сказал:
— Алла Борисовна, сейчас можно и чайку попить, и покрепче что-нибудь. И вообще, Алла Борисовна, накрывайте-ка вы праздничный стол!
Его охватило радостное возбуждение оттого, что здорова Вика, что нравятся обе, что мир прекрасен и чуден!
— Да, да, стол и непременно праздничный! — повторил он, видя недоумение в глазах хозяйки, — дочь ваша здорова, вот так вот!
Алла Борисовна укоризненно посмотрела на него, неуверенно выбежала в комнату, через некоторое время раздался плач.
— Что еще там случилось? — подумал Михайлов и заглянул в комнату, — радуются!..
Обе женщины, обнимая друг друга, ревели навзрыд.
— Ну вот, началось… — Николай Петрович нахмурился и ушел на кухню, он не переносил женских слез и рыданий, даже радостных.
Ждать пришлось относительно долго. Только минут через десять-пятнадцать обе женщины зашли на кухню и упали на колени, вцепившись в него. Они опять плакали.
— Да вы что, охренели что ли? — рявкнул Михайлов.
Он понял, что только таким образом можно сейчас вывести их из радостного оцепенения.
— Прекратите немедленно, — командным голосом произнес он, поднимая их с колен.
— У меня… у меня нет слов, что бы…
— Вот и прекрасно, Алла Борисовна, — мягко перебил ее он, — давайте пока немного помолчим.
Они обе уткнулись в его грудь, словно пряча заплаканные лица, шмыгая от слез носами, не зная, как выразить восхищение и благодарность.
— Я попросил вас накрыть стол, если вы не против, конечно.
Михайлов сообразил, что их нужно сейчас чем-то занять, иначе они так и будут реветь на его груди.
— Я…
— Вот и прекрасно, — опять перебил он, — что у вас имеется из спиртного?
— Ничего, — испугалась она.
— Да вы не волнуйтесь, Алла Борисовна, это дело поправимое, можно сходить в магазин, — улыбнулся он.
— Конечно, да, да, конечно, — затараторила она, быстро собираясь и приходя в себя, — а что вы пьете?
— Ничего нет лучше, Алла Борисовна, нашей российской водочки, ну, а себе и Вике — решайте сами. Кстати, у вас есть здесь друзья, родственники?
— Конечно, есть.
— Если хотите, можете пригласить их, — подсказал Михайлов.
— Я бы сегодня пригласила весь мир…
— Весь мир ни к чему, — улыбнулся он, — давайте сделаем так: вы идете в магазин, Вика обзванивает родственников, а я пока покурю на кухне. Можно?
— Да вы что, Николай Петрович, — Алла Борисовна говорила с неподдельным радостным возмущением, — вы можете делать здесь все, что угодно и…
— Хорошо, хорошо, — опять перебил ее он, доставая сигареты, — тогда приступим к делу, — закончил он прикуривая.
Алла Борисовна ушла в магазин, Вика обзванивала родных и друзей, а Николай Петрович в радостной задумчивости курил на кухне. Оставшись один, он позволил эмоциям выползти наружу, лицо сияло, словно начищенная медь, хотелось прыгать и кричать — ура-а-а! Он вылечил Вику в одно мгновенье, смог сделать то, что не удалось никому из знаменитых докторов, и он еще сумеет исцелить множество страждущих…
Докурив сигарету, он вышел в комнату к Вике и попросил девушку пройтись, откровенно любуясь ею, и еще раз с наслаждением проверяя результат. Потом поблагодарил и вернулся на кухню. Вика пришла следом с грустным лицом.
— Что случилось, Вика?
— Я боюсь, Николай Петрович, обидеть вас.
Удивление застыло на его лице, предположить подобное в такой момент не в состоянии никто и он от радости не понял заложенного смысла.
— А ты не бойся, Вика, делай все, что считаешь нужным и не бойся. Договорились?
Вика кивнула, подошла к Николаю Петровичу и поцеловала его в щеку, наливаясь румянцем.
— Ах ты, дурашка, — дружески обнял ее Михайлов и подтолкнул в комнату. — Ладно, иди, звони дальше и больше не бойся. О кей?
— О кей! — зарделась она еще больше, выпорхнув в комнату.
Вскоре стол был накрыт, собрались гости. Все высказывали Николаю Петровичу неподдельные слова благодарности, однако, как он заметил, абсолютной монолитности, единой точки зрения не было. Каждый из родственников и друзей по-разному, по-своему реагировал на Викино исцеление. Конечно, общего было больше — чувства радости за Вику, благодарности Михайлову, уважения его профессионального мастерства целителя. Но нашлись и такие, которые предпочтение отдавали Богу, который, слава ему, не забыл рабу свою Вику, обратил на нее свое всевидящее око и руками Михайлова сотворил великую справедливость, ибо не заслуживала она такой мученической кары. Другие, все-таки отдавая дань уважения доктору, уповали на счастливый случай, дескать, родилась в рубашке и вообще — крупно повезло.
