Андрей Воронин
ПОВЕЛИТЕЛЬ БУРЬ
К пяти утра воздух стал сухим и теплым, как в хорошо натопленной комнате, а через пару часов тепло превратилось в изнуряющий зной, от которого не было спасения даже в тени. Воздух напоминал жидкое стекло, разогретое до температуры плавления, он слегка подрагивал, струился, лениво тек снизу вверх, заставляя заметно колебаться очертания предметов. Лес застыл в мертвенной неподвижности, вплавленный в это струящееся раскаленное марево, больше напоминая брошенный запылившийся макет или студийную декорацию. Не было ни шелеста листвы, ни шепота ветра в раскидистых кронах старых сосен, ни птичьего гомона — ни звука, ни шевеления, как будто лес не желал растрачивать по мелочам остатки сил, необходимые ему для того, чтобы противостоять убийственной жаре. Краски казались тусклыми, выцветшими, и даже привычные запахи хвои, разогретой сосновой смолы, мха и грибной прели вовсе отсутствовали. Лес пах горячей пылью, и при одном взгляде на него начинала мучить жажда. Под ногами при каждом шаге трещало, шуршало и похрустывало — трещал мелкий пересохший хворост, шуршала жесткая, будто вырезанная из пыльной бумаги, трава, похрустывал полумертвый от жары мох. Кое-где — редко, очень редко — из него выглядывали сморщенные, заживо мумифицированные шляпки каких-то полоумных сыроежек, чудом вылезших из земли себе на погибель.
В мертвом горячем воздухе разлилось какое-то недоброе напряжение, как будто ожидание и жажда были некими физическими величинами — осязаемыми, весомыми и способными постепенно накапливаться, как статическое электричество. Лес ждал воды — той самой воды, которая где-то далеко топила прибрежные поселки и мутными потоками низвергалась с горных склонов, сметая все на своем пути. Воды не предвиделось, зато огонь прятался где-то рядышком, поджидая удобный момент, чтобы вырваться на свободу и пуститься в бешеную пляску.
Грабарь понимал это как никто, потому что наблюдал эту печальную картину ежедневно. Лес был его рабочим местом, за сохранность коего Грабарь нес всю полноту ответственности — и по долгу службы, и по убеждению. Не то чтобы он был ярым защитником живой природы наподобие парней и девушек из «Гринпис», которые осаждают химические заводы, ядерные электростанции и берут на абордаж нефтеналивные танкеры. Ничего подобного! Андрей Грабарь ушел в лес не для того, чтобы оказаться поближе к деревьям, а для того, чтобы пореже встречаться с людьми. Люди неизменно ставили Грабаря в тупик с тех пор, как он вернулся с войны. Он их совершенно не понимал, а они, похоже, не понимали его, будто вернулся он не с Кавказа, а с другой планеты, и не вернулся даже, а так, прилетел в летающем блюдце с неизвестными целями. Он промучился в городе полтора года, а потом плюнул на все и ушел в лес — надел форменную фуражку с дубовыми листьями и поселился на старом кордоне.
Лес принял его больную душу, и здесь бывший сержант Грабарь обрел относительный покой. С начальством он не конфликтовал: не настолько оно, начальство, сошло с ума, чтобы ссориться с энергичным, исполнительным и непьющим лесником, который — вот чудеса-то! — работал не за страх и даже не за деньги, а вот именно за совесть. Обидишь его чем-нибудь, уйдет он — где потом другого такого найдешь? Что же до порубщиков, браконьеров и прочих нарушителей, то с ними разговор у Грабаря был короткий и жесткий. Под зеленой форменной рубашкой он носил линялый тельник в голубую полоску, а на плече — тяжелую тульскую двустволку, из которой, как было доподлинно известно всем жителям окрестных деревень, мог подстрелить комара на лету. Реакция у Грабаря была отменная, рука тяжелая, и на компромиссы он, как правило, не шел: денег ему хватало, а высказанные в сердцах угрозы местных алкашей — подстеречь, отполировать мослы, подстрелить, спалить и т. п. — вызывали у него только презрительную усмешку. Семьи у Грабаря не было и, похоже, не предвиделось, а за себя лично он не боялся, благо после близкого знакомства с орлами Басаева и Хаттаба здешние вечно пьяные ханурики выглядели безобидными.
В деревне его, мягко говоря, недолюбливали, но Грабарь по этому поводу не переживал. Лесник, егерь, участковый и вообще любой представитель власти, как ни крути, навсегда останется для людей опасным чужаком, притеснителем. Сколько бы он ни юлил, сколько бы ни прогибался, пытаясь сойти за своего, это у него все равно не получится: не тот у нашего народа менталитет. Он, народ, выпьет с тобой и поцелуется, а когда ты отвернешься, с наслаждением харкнет тебе на спину и за глаза обзовет дураком, а то и похлеще. Так стоит ли, в таком случае, прогибаться? Делай свое дело, охраняй лес и будь уверен: уж кто-кто, а деревья и кусты тебя не предадут.
Грабарь неторопливо двигался сухим сосновым бором, привычно придерживая на плече ремень висевшей дулом вниз двустволки и отгоняя веточкой назойливую мошкару, которая так и липла к разгоряченному, потному лицу. Потертый кожаный планшет дружески похлопывал его по левой ягодице, а по ребрам, противно щекоча кожу, медленно сползали струйки горячего пота. Под ногами тихо похрустывал пересохший мох, горячий воздух был густым, как кисель. Лес был сухим, как порох — настолько сухим, что Грабарю все время мерещился запах гари. На самом деле никакого запаха, конечно же, не было, и дыма не было тоже, но Грабарь то и дело останавливался и старательно принюхивался. Он понимал, что фантомный запах лесного пожара — шутка подсознания. В конце концов, если твердо уверовать в то, что в твоем доме поселилось привидение, и все время ждать встречи с ним, рано или поздно ты его обязательно увидишь. То же и с пожаром: Грабарь знал, что лес может загореться в любую минуту, днем и ночью думал, как этого избежать, засыпал с этой мыслью и с нею же вставал, так что не было ничего удивительного в том, что ему повсюду мерещился запах дыма.
Дорога шла под уклон, ежедневный обход участка близился к концу. Оставалось осмотреть только обширную, густо заросшую молодым осинником ложбину, образовавшуюся на месте давно пересохшего торфяного болота, и можно было с чистой совестью поворачивать домой. Грабарь не любил это место: в непролазном чахлом кустарнике не было ни красоты, ни пользы, а то, что лежало под корнями, в данный момент представляло собой реальную угрозу — сухой торфяник мог вспыхнуть от любой случайной искры, превратив остаток лета в сплошной кошмар.
Пологий склон кончился, земля стала ровной. Под сапогами Грабаря зашуршал полумертвый от недостатка влаги черничник с жесткими и темными, будто лакированными, листьями и голубоватыми шариками сморщенных ягод. Не останавливаясь, Грабарь отстегнул от пояса солдатскую фляжку в линялом полотняном чехле, открутил колпачок и поднес к губам горячее алюминиевое горлышко. Вода во фляжке была теплая и отдавала металлом. Грабарь без всякого удовольствия прополоскал ею рот, запрокинул голову, немного побулькал, смачивая пересохшее горло, выплюнул воду и завинтил фляжку.
Впереди сквозь частокол сосновых стволов уже замаячило белесое от жары небо. Грабарь снова прицепил фляжку к поясу, поправил на плече брезентовый ремень ружья (рубашка под ремнем была горячая и влажная от пота) и, хрустя мелкими сучками, двинулся вперед.
Он ловко перепрыгнул вырытую в позапрошлом году противопожарную канаву и выбрался на грунтовую дорогу, на другой стороне которой сплошной стеной стоял подлесок, выросший на месте пересохшего болота. Темная листва безжизненно висела в неподвижном воздухе, над кустами дрожало мутноватое знойное марево. В блекло-голубом небе слепящим белым пятном горело свирепое июльское солнце, белый песок дороги отбрасывал его лучи прямо в лицо. От дороги несло жаром, как от раскаленной печки, в воздухе, казалось, почти не осталось кислорода. Кое-где из подлеска торчали верхушки сосен. Грабарь увидел, как с одной из них сорвалась крупная ворона и, лениво взмахивая широкими крыльями, полетела куда-то в сторону Москвы. Издалека донеслось ее недовольное хриплое «карр!», и снова стало тихо.
Грабарь подозрительно повел носом и тут же чихнул. Он не ошибся: в воздухе висела тончайшая, невидимая глазу дымка поднятой с дороги пыли. Он опустил глаза и увидел следы недавно проехавшего здесь легкового автомобиля. Да, машина прошла тут буквально несколько минут назад, даже пыль еще не улеглась… Кто бы это мог быть?
Вопрос был далеко не праздный. Грибникам и ягодникам совершенно нечего делать в пересохшем, изнемогающем от свирепого зноя лесу. Да и вообще, посторонним в такую погоду в лес лучше не соваться, особенно на машине и особенно если они — горожане. Горожанам почему-то кажется, что расставленные вдоль всех дорог щиты с призывом беречь лес от пожара несут на себе столько же смысловой нагрузки, сколько канувшие в лету транспаранты «Слава КПСС» или «Тебе, родная партия, наш вдохновенный труд!». И если сказано, что от посещений «зеленого друга» в данный момент настоятельно рекомендуется воздержаться, то непременно найдется кто-то, кому вот именно сейчас необходимо отправиться в лес и устроить там пикничок с костерком до неба, с шашлыками и с таким количеством водки, что им можно споить целую деревню. И, что характерно, погода этим «любителям природы» совершенно по барабану: будут потеть, задыхаться, зарабатывать тепловые удары, но костер все равно разведут, потому что не мыслят себе «культурного» отдыха без огня, водки и пьяных танцулек под завывающий магнитофон…
