Олег Приходько - Прыжок рыси

В шесть утра от Южной пристани Приморского торгового порта отчалил катер, оснащенный двумя мощными моторами. Скорость в 100 км/час позволяла легко уйти от возможной погони ржавых пограничных посудин. Портативная радио- и навигационная аппаратура гарантировала устойчивую связь с судном-получателем, ожидавшим катер с вечера в пяти милях от берега. Плотный туман затруднял слежение за кораблями береговой охраны.

Доставка товара к потребителю считалась самым рискованным этапом, но именно за риск транспортировщики получали повышенные гонорары.

Катер в Картеле появился стараниями Стаса Новацкого. До этого товар сбрасывали с самолетов. Из тридцати килограммовых контейнеров, начинавших ярко светиться при соприкосновении с водой, зачастую успевали подобрать не все, и преследователям доставалось по три, а то и по пять упаковок первосортного хлоргидрата по цене шестьдесят тысяч долларов за штуку. Так что сделка с военморами по приобретению катера оказалась выгодной — теперь оборот позволял закупать двести пятьдесят кило пасты, из которой выделяли почти центнер сульфата. Прибыль же от продажи порошка должна была составить полмиллиона за килограмм.

Новацкий стоял в полный рост, повернувшись соленому ветру навстречу. Сухогруз «Анкара» был уже виден в бинокль, когда вдруг послышались завывание сирен, стрекот вертолетных винтов, и многократно усиленный громкоговорителями властный голос скомандовал: «Приказываю остановиться!» Все произошло так неожиданно, что обычно спокойный и рассудительный в любой ситуации Стас растерянно заметался по палубе. Двое его телохранителей машинально выхватили «узи».

— Надо топить товар, Стас! — крикнул с кормы побледневший от испуга Алферов. Он отвечал за переброску.

— Стоять! — неистово заорал Новацкий. — Ни одного мешка в воду! Ни одного!..

— Полный назад! — скомандовал Алферов. — Уходим!

Хлопки выстрелов потонули в реве двигателей. Несколько очередей послышалось с подошедшего вплотную погранкатера: предупреждали. В ответ заговорил шестиствольный «миниган». Новацкий метнулся наперерез Алферову, который подтаскивал клейменый джутовый мешок к борту.

— Стой, сволочь!

Утопить тридцать упаковок пятидесятипроцентной смеси хлоргидрата общей стоимостью в четыре миллиона?! Из них шестьсот тысяч принадлежали лично ему, Новацкому.

Он рванул Алферова за полу штормовки, но катер накренился, и Стаса отбросило к рубке. Рука попала во что-то теплое и липкое: рядом с пулеметом корчился в предсмертной судороге охранник.

— Алферов! — Тяжелый ствол повернулся в сторону недавнего сообщника. — Назад!

Пять тысяч выстрелов в минуту, на которые был способен «миниган», давали надежду на спасение. Пули 7,62 мм вздыбили обшивку. Алферов закричал, откатился от мешка.

Тень многоцелевого «уэссекса», недавно приобретенного в «Уэстленд геликоптерс ЛТД» руководством губернского УФСБ, накрыла палубу. По канату стремительно спускались спецназовцы в бронежилетах и сферах. Рухнул за борт подкошенный очередью из «кипариса» матрос. Сильный удар кованого башмака в подколенную связку с одновременным тыльной стороной открытой ладони в кадык опрокинул Новацкого навзничь. Он нашел в себе силы откатиться и не дать провести добивающий в грудь — металлический откидной приклад гулко стукнул о палубу. Новацкий вскочил, рывком поравнялся с бортом. Пуля настигла его, когда тело уже на две трети свесилось вниз. Падая, успел оглянуться: стрелял его телохранитель.

Падение пришлось на спущенный кем-то плотик. Хрустнули позвонки, после чего жить Новацкому оставалось четыре с половиной часа.

Евгений Столетник, окончательно промерзший, возвращался утром электричкой в Москву. На душе было муторно. Не то чтобы от выпитого с Нонной, которую он опрометчиво вызвался проводить до Ногинска, — от всего, вместе взятого. Надломилось что-то за тридцать три прожитых года. И мостов вроде не сжигал, и на рожон не пер против обыкновения. Только связи с людьми, населявшими его жизнь, сами собой натянулись и теперь провисали, готовые оборваться от неверного шага. Шаг этот сделать было парой пустяков, если учесть вконец разболтавшиеся нервы. Резко изменившийся в последнее время характер, взвинченный и нетерпимый, напрочь вышедший из повиновения, располагал к необдуманным действиям. Умом Евгений понимал, что жизнь вступает в очередную серую полосу и придется перетерпеть — авось образуется, не затянется слишком надолго. Ким говорил: «Все приходит вовремя к тому, кто умеет ждать». Но ждать-то как раз он и не научился.

Евгений шлепал по вешней жиже привокзальной площади, отнюдь не походившей на вылизанную парижскую брусчатку. Серые, казавшиеся тусклыми независимо от времени года массивные дома не шли ни в какое сравнение с легкими конструкциями Монпалье, и даже некогда любимые закоулки старого Арбата не восполняли рю де Криме, где Валерия снимала чердачную конуру. Будто не домой вернулся, а уехал, и все усиливалась, бередила душу тоска, напрочь выбившая его из привычной колеи.

Тщетно пытаться увидеть пейзаж родины Готфрида Келлена и Песталоцци в окнах подмосковной электрички, Альпы, сиявшие снежной белизной, куда их с Валерией и Жаклин вывез на недельку Мишель Боннэ.

Размолвки с Валерией не было, но не было и объяснения, предложения остаться. Учительница музыки, ставшая для Жаклин почти гувернанткой, при появлении Мишеля, отца своей воспитанницы, таяла, глаза ее начинали испускать лучики счастья. Отношения между Валерией и Евгением складывались, как у «своих парней», и ни он, ни она не перешагнули этой грани в течение всего долгожданного месяца. Мишель был богат. Деньги в этом мире потихоньку делали свое дело. Что мог дать этой женщине он, Евгений, взамен безбедного в общем и целом парижского бытия? Паразитом жить не привык, работа на чужбине не светила, нежные чувства скрасить безысходную ситуацию не могли, а о совместном возвращении речь не шла вовсе: это означало бы сделать Валерию несчастной. Оставалось одно: поскорее исчезнуть с ее горизонта.

У метро он купил «Криминалку» за 4-е число, завернул в нее жирную скумбрию. Две бутылки пива рассовал по карманам, еще две опустошил тут же, не отходя от кассы.

В первое время после возвращения у него появилось острое желание разбогатеть назло всем. В считанные дни он возобновил лицензию на частную сыскную деятельность, не гнушаясь помощью Илларионова. В двух местах открыл секцию таэквондо, помышляя собрать денег на частную школу. Но бюро расследований пустовало — заказов не было, клиенты предпочитали обращаться в проверенные организации; таэквондо давало прибыль, однако тут же начинали появляться всякие нонны и марины, дружки, которые похлопывали по плечу, восторгались им и все обещали что-то, покуда стреляло шампанское и обманчивый хмель кружил головы.

Евгений вернулся в холодную, пустую квартиру. Пыль на полках и подоконниках. Грязная скатерть. Бутылки в углу кухни. Гора посуды в раковине. Он с неприязнью подумал о Нонне, мысленно обругал ее за немытые тарелки, за выдохшуюся водку в фужере, за смятую, неубранную постель. От чувства собственной ничтожности тошнило, было безумно жаль потерянной спортивной формы. Ржавый налет на гантелях под шкафом, затянутым паутиной («Все гантели поржавели», — горько усмехнулся, перефразировав Чуковского), красноречивее всего напоминал сейчас о жизненном переломе. Морозило. За окном никак не развиднялось, смурь эта обещала провисеть над городом и душой весь день.

«Неплохо бы кого-нибудь вызвонить, — подумалось. — Хоть кого. Рыба и пиво есть…»

Он сбросил куртку, позвонил Илларионовым.

— Катя, привет.

— Привет.

Молчание сродни дежурному «чего надо?». Голос тусклый и неприветливый, как мартовская Москва. А чего он, собственно, ждал? Приглашения в гости?

— Алексея Иваныча нет?

— Что-нибудь передать?

— Я перезвоню. Пока.

Глупый звонок. На мгновение даже стало стыдно.

Не ответили Нежины. Стала читать нравоучения Леля Каменева. Таньке звонить не стал: сестра превратилась в квочку, родила дочь и проводила жизнь между стиркой пеленок и походами на молочную кухню.