— Чередовать сигареты с валидолом, — ответил Глеб. — Очень нездоровое занятие.
Потапчук закряхтел, полез в карман и выложил на стол пачку облегченных сигарет.
— Я, в общем-то, и не курю, — смущенно сказал он. — Так, иногда только, когда прижмет по-настоящему… Надоело, понимаешь, у подчиненных стрелять. Ну и для тренировки воли, сам понимаешь. Сунешь руку в карман, пощупаешь пачку — лежат, родимые! Ну и пусть лежат… Не люблю я из-под палки действовать. А так сохраняется иллюзия свободы: дескать, захочу — закурю, а не захочу — не буду.
— М-да, — сказал Глеб. — Слышал я такие истории. Сначала человек выдержку тренирует, а потом, глядишь, задумался, заспорил с кем-нибудь, забыл про эту самую свободу воли, а рука тем временем шмыг в карман… Очнулся, а перед тобой уже полная пепельница бычков. Ну а дальше все ясно: дескать, один черт, все равно сорвался, так пропади оно пропадом, это воздержание!
— Ай-яй-яй, — сварливо проворчал Потапчук, — какие мы проницательные, какие всеведущие! Яйцо курицу учит… И потом, какой смысл себя истязать? От этого дыма хоть какое-то удовольствие, а там, — он кивнул в сторону окна, — никто не спрашивает, хочешь ты глотать отраву или не хочешь.
Тем не менее, руку, которая уже была готова выудить сигарету, генерал все-таки убрал, хотя Глеб догадывался, чего ему это стоило.
— Так вот, — продолжал Потапчук, с усилием отводя взгляд от лежавшей на столе пачки, — по поводу твоих дорожных приключений… Должен тебя огорчить: зря ты с продырявленным боком по всей стране колесил. Тот парень с «вальтером» был запоздалой и неумелой попыткой одного мерзавца спасти свою шкуру. Жест отчаяния, так сказать… И то, что тебя все-таки задело, не делает тебе чести. Стыдно с твоей квалификацией подставляться под пулю какого-то уголовника. Стыдно!
— Стыдно, — согласился Глеб. — И довольно болезненно. А о каком мерзавце вы упомянули?
— Сотрудник регионального отделения, — скривился генерал. — Сволочь с двойным дном. Один из моих спецов опознал его на видеозаписи, которую ты передал. Потому тебя и не преследовали, что он к тому времени уже был арестован и начал давать показания. Не мог он никого за тобой послать, так что следы ты путал совершенно напрасно. Впрочем, может, оно и к лучшему. Целых четыре дня за пределами этой душегубки, — он снова кивнул на окно, — это, Глеб Петрович, очень даже недурственно.
Сиверов встал с дивана, подошел к окну и, раздвинув планки жалюзи, выглянул наружу. Дом на противоположной стороне улицы был виден совсем не четко, а в перспективе очертания строений совершенно терялись в дыму. Машины медленно крались по окутанным удушливым туманом улицам, буравя дымную мглу размытыми огнями включенных фар, редкие пешеходы передвигались едва ли не перебежками, торопясь поскорее оказаться в наглухо закупоренном помещении. Несмотря на жару, Глебу не удалось увидеть ни одной открытой форточки.
— Давно такого не было, — повторил он услышанную в самолете фразу.
— Конец света, — согласился генерал. — Вчера один полковник рассказывал: приехал к нему родственник из глубинки и по привычке полез в метро. Заходит, а там никого. Час пик, а в метро пусто, но при этом все открыто, свет горит, цифры на табло мигают — словом, все как положено, только людей нет, пропали куда-то. Стоит бедняга на перроне и не может сообразить, что это за петрушка такая. Потом видит: бежит по перрону мужик и крестится, крестится… Что, думает, за ерунда, куда все подевались? И вдруг чувствует, что дышать-то ему нечем! Насилу выбрался…
— Угарный газ тяжелее воздуха, — сказал Глеб. — А система вентиляции в метро древняя, установленная еще при Иосифе Виссарионовиче. Ничего удивительного. В общем-то, зная элементарные законы физики, этого можно было ожидать.
— Физики! — сердито передразнил генерал. — Вот ты, к примеру, много думаешь о законах физики, когда спускаешься в метро?
— Да, — согласился Глеб. — Обычно думаешь о том, как бы поскорее добраться до места. А в родной метрополитен москвичи верят сильнее, чем в Господа Бога. И уж наверняка сильнее, чем в какую-то там физику. Представляю, как они были удивлены, когда метро превратилось в душегубку. Жертв много?
— Не без того, — неохотно сказал Потапчук. — Естественно, о них нигде не сообщалось.
— Естественно, — кивнул Глеб и вернулся на диван. Ему хотелось закурить, но он решил не дразнить генерала.
— Ты знаешь, — после непродолжительной паузы сказал Потапчук, — наши аналитики кое-что подсчитали… Это по поводу погоды.
— Вот уж никогда бы не подумал, что ваше управление станет интересоваться метеорологией! — удивленно воскликнул Глеб.
— Представь себе, я тоже. Честно говоря, ознакомившись с отчетом аналитического отдела, я решил, что это, как говорится, горе от ума. Совсем, думаю, крыша поехала у моих яйцеголовых, пора их на курорт отправлять — всем отделом, со строевой песней.
— Ну, это, положим, давно пора, — сказал Глеб и все-таки закурил. Он чувствовал, что генерал вот-вот скажет что-то интересное, и боялся его спугнуть. Поэтому он даже не стал ничего говорить, когда Федор Филиппович, будто невзначай, сунул в зубы сигарету и потянулся к нему за огоньком, а просто чиркнул зажигалкой. — Кому я всю жизнь завидовал, так это аналитикам. Сиди себе в теплом, сухом, хорошо проветриваемом помещении, ковыряй в ухе, нажимай одним пальцем на клавиши и устанавливай взаимосвязи между нашествием полевых мышей в колхозе «Последний путь Ильича» и провалом нашей агентурной сети в Южной Африке. Но погода… Они что, ухитрились путем анализа количества атмосферных осадков выведать планы Господа Бога?
— Тебе все шуточки, — сказал Потапчук, с жадностью затягиваясь сигаретой. Глеб нашел глазами пепельницу, потянулся, не вставая, и поставил ее на стол. — Кто-то когда-то сказал, что есть ложь, беспардонная ложь и статистика. Сказано остроумно, и доля правды в этом утверждении тоже имеется, но все-таки статистика — это, как ни крути, наука. Вот, гляди.
Он полез в портфель и положил на стол рядом с пепельницей какой-то график, распечатанный на цветном принтере. На графике были две кривые — красная и зеленая. Обе упрямо карабкались вверх, но красная выглядела намного круче, а ее правый конец и вовсе задирался кверху, как траектория истребителя, который вознамерился сделать «петлю Нестерова». Никаких условных обозначений на графике не было — только ровные, без разметки, оси координат и две жирные линии, которые могли обозначать все что угодно.
— Красиво, — сказал Глеб, отодвигая от себя график. — На мой вкус немного пестро, вместо зеленой линии я бы нарисовал, скажем, синюю или коричневую, но это не принципиально. Хорошая вещь — компьютер! Нажал кнопочку — получай картинку. Удобно! И что, по мнению ваших аналитиков, должны обозначать эти разноцветные червячки?
— Не паясничай, Глеб Петрович, — сказал Потапчук, — это тебе не идет. Эти, как ты выразился, червячки отображают соотношение роста количества стихийных бедствий — пожаров, наводнений, горных обвалов, схода лавин и прочей петрушки в этом роде — и глобальных климатических изменений. Зеленая линия обозначает среднюю прогнозную величину, красная — реальное положение вещей. Как видишь, разница есть, и притом существенная.
Глеб снова взял график в руки, повертел его перед глазами и, пожав плечами, положил на стол.
— Говоря по-русски, — задумчиво сказал он, — зеленый червячок показывает, сколько стихийных бедствий должно было произойти с учетом глобального потепления климата, а красный — сколько их произошло на самом деле. Так? Ну и что? Насколько я понимаю, точность такого анализа оставляет желать лучшего. Чересчур много факторов, причем таких, которые с большим трудом поддаются учету. А то и вовсе не поддаются… В такой ситуации неизбежны ошибки. Не мне вам объяснять, что при подобных вычислениях даже самая ничтожная ошибка в исходных данных при построении графика даст чертовски большое отклонение. Тут не написано, к какому периоду времени относятся использованные данные. Сколько это — пятьдесят лет, сто? При умножении на сто ошибка в один миллиметр даст отклонение в десять сантиметров.
Потапчук медленно покачал головой и с отвращением раздавил в пепельнице окурок.
— Трава, — с сожалением произнес он. — Ненавижу эти облегченные. С таким же успехом можно палец сосать. Или карандаш… Дай свою, если не жалко.
Глеб молча протянул ему пачку. Генерал закурил, сделал глубокую затяжку и закашлялся.
— Отвык, — сказал он, утирая выступившие на глазах слезы. — Так тебя интересует период времени? Пять лет. Пять последних лет, Глеб Петрович. Причем заметь, в начале обе линии, можно сказать, совпадают, а потом появляется расхождение, и оно все время увеличивается. А под конец… Ну сам видишь. Просто фонтан какой-то. Погоди, не перебивай. Все твои возражения мне известны, я их сам высказывал вчера. Но эти черти быстро заткнули мне рот. Вот, взгляни-ка.
