Большой готов был сказать тысячу слов в свое оправдание, однако приближающаяся развязка настолько явно встала перед его глазами, настолько реально стукнулись о землю две лопаты, вынутые пацанами из багажника «Лексуса», что он заткнулся и тихо завыл. Растратившего общак бьют до полусмерти, а потом везут в лес не для того, чтобы в последнюю минуту простить – вот что понял Большой, вглядываясь в серое лицо вора.
– Как можно было так поступить, Захар? – поморщившись, тихо спросил Рома. – Неужели, если бы ты пришел и сказал: «Гул, давай денег заработаем» – я бы отказал? Сняли бы дивиденды, что-то – в общину, что-то – на лобстеров и водку, что-то – на баб… Но как так можно было поступить? Ты же «крыса», Захар, самая настоящая «крыса»… Но знаешь, что меня больше всего бесит в этой ситуации? То, что ты прекрасно знал, что рано или поздно я узнаю о том, что бабки из общака ты впулил на сделку с москвичами, нажил денег, общак вернул на место, а разницу присвоил. И ни слова об этом никому не сказал!!
Сев двухсотдолларовыми брюками на пыльную траву, Рома глубоко затянулся сигаретой.
– А москвичи взяли да кинули тебя, бездумного. Ты что, первый день в этом мире? Если с потусторонней братвой разговор за бабки ведет не положенец, а его не уполномоченный на это зам, разве можно его не кинуть? Тебя, дурака, кинули. Бабки взяли, а товар не поставили. Ты его быстро не толкнул, дивидендов не нажил и, как следствие, общак на место не вернул. И сейчас получается, что я должен не «кидал» в столице резать, а своего человека – в лесу. Глупо… А попробовали бы москвичи не тебя, а нас провести? У-у-ух… Я бы посмотрел, как бы они стали рака за камень заводить…
Большой замотал головой, как укушенная слепнем лошадь. Замотал и заплакал.
– Прости, Рома…
– Умрешь, тогда прощу… – тихо проговорил Рома. – Жалко тебя, гада… Не видеть бы этого, да не могу. Смотреть обязательно должен. Смотреть да еще приговаривать: смотрите, пацаны, что бывает, когда… В общем, Захар, что для тебя сейчас сделать? Ты понял, о чем я.
Фома и Крот стояли уже по колено в яме. Вспотели, воротники их белых сорочек от Точчини трепал сумасшедший ветер, но они копали и копали, стремясь выкопать как можно больше земли. Захарка понял, почему они так стараются. В любой момент Гул может сказать: «Стоп, мотор!» – и пацаны выйдут из ямы. Они, все, кто сейчас стоял рядом с ним, кто копал яму или курил, не хотели его смерти. Но так нужно, и нет места жалости. И единственное, почему так стараются Фома и Крот, – это вырыть как можно глубже. Захар Большой хоть и «крыса», но не собака. Он был среди них долго, а они люди, значит, и его закопать нужно по-человечески. Отпеть некому, но сук и не отпевают. Так хоть по стандарту православному в землю положить. Поглубже.
– Дай сигарету… И водки.
– Что-нибудь одно, – отрезал Рома. – Не в кабаке.
– Водки стакан. Нет, сигарету… – Увидев перед собой быстро тлеющие «Мальборо», Захар дрогнул голосом. – Нет, Рома, можно водки?.. Подождете пяток минут, чтоб забрало? Пожалуйста, я прошу, Рома…
Если бы Захар сейчас плакал, вор покривился бы и отошел к машине, давая возможность своим людям закончить все быстро и без заморочек. Но Большой не рыдал и не просил пощады. Он просил только стакан водки и минуту хмеля.
– Налейте ему стакан, – велел Гул.
Дожидаясь, пока отстучит триста секунд, он закрыл глаза и подставил лицо пробивающемуся сквозь чащу ветру.
– Матери не дайте в нищете почить…
Рома едва заметно кивнул, и Большой понял, что с его матерью все будет в порядке. Ее сын «уедет на Север», и потом, вместе с телеграммами, будет ежемесячно слать ей до самой смерти деньги. Много денег. По три пенсии кряду. Старушка знает: на Севере много зарабатывают. Она будет лишь жаловаться соседкам, что сын, такой-сякой, не может выкроить недельку, чтобы погостить. Так и преставится, древняя, в тоскливом ожидании…
Взглянув на Большого, Роман понял, что тот пьян. Сам Рома никогда не пил только потому, что был уверен – с ним потом не о чем будет поговорить. Какой может быть разговор с пьяным? О чем?
Мойша, широко раскрыв глаза и затаив дыхание, словно оно могло прорваться сквозь могучий гул вековых сосен, наблюдал за событиями, которые происходили на лесной поляне.
Тот, что был в крови, сидел у сосны. С ним о чем-то разговаривал другой, такой же высокий и статный…
Потом второй встал, и они опять говорили…
Двое неподалеку с каким-то остервенением, словно боясь опоздать, зачем-то рыли под сосной яму. Что они там ищут?..
А вот это уже совершенно непонятно – один из приехавших нырнул в машину, вынул из нее красивую бутылку водки и, оттопырив мизинец, стал заполнять из нее стакан до самых краев. Странная какая-то попойка. Мойша впервые в жизни видел, чтобы водку распивали при таких обстоятельствах.
Еще через мгновение он сжался, как еж, потому что увидел пистолет.
– Бах… – проговорил он, глядя, как из головы избитого вылетает короткая струя крови. – Бах…
Мойша посмотрел на ствол сосны, забрызганный густыми комками…
Что было дальше, он помнил смутно. Кажется, двое людей закапывали яму. После того как поверхность земли была завалена ветками и припорошена прошлогодней хвоей, один из копателей поднял с земли обе лопаты и направился в сторону Мойши…
Если бы этот, с лопатами, сделал еще пяток шагов, то увидел бы странную картину: под деревом, свернувшись в клубок, лежит молодой мужик, а рядом с ним стоит корзина, доверху наполненная мухоморами. Но незнакомец из черной красивой машины не пошел дальше. Коротко размахнувшись, он бросил лопаты в кусты. Одна из них, развернувшись под мощным потоком ветра, слегка изменила направление движения и стала пикировать на голову Мойши.
Голову он уберег – отдернул в сторону. А вот колено не смог. Лезвие лопаты, чиркнув по брючине, распороло ее вместе с джинсой и плотью.
Мойша еще раз дернулся, на этот раз уже всем телом, и перевернулся на спину…
– Что это там за звуки? – настороженно прищурился Рома.
– Ничего, – ответил Фома. Под его левой рукой висел пистолет, который, казалось, еще хранил тепло двух выстрелов. – Лопата в корень, наверное, попала…
Выдернув из кобуры Фомы оружие, Гул обратил его в сторону сосны и несколько раз подряд нажал на спуск.
Выстрелы потонули в разноголосом шуме бора.
– Лисицы… – пробормотал Рома. – Проклятые лисицы… Неподалеку живет бабка Чувашиха, она говорит, что год, в который плодится много лисиц, будет кровавым…
– Брось, – миролюбиво заметил Фома. – При чем здесь бабка и лисы? Он имеет то, что заслужил…
Глава 3
НАЙДИ ТО, НЕ ЗНАЮ ЧТО
Директор детского дома на улице Макаренко в Новосибирске был премилым человеком. Когда он писал письмо мэру, в котором описывал нищенское оборудование, жаловался на отсутствие компьютера, ремонта и фруктов для детей, то с нетерпением ждал ответа. Он и педагогом-то стал по той причине, что верил в людей, не подозревая о том, что обеспечение детских домов, школ и ветеранских учреждений происходит один раз в четыре года – перед выборами. Не знал, поэтому писал каждый год, а ответ получал лишь в ноябре. Причем это был не совсем ответ. После вскрытия конверта директору представлялось, что он все четыре года переписывался с кем-то другим.
«Не нуждается ли в чем-нибудь детский дом? – волновало градоначальника. – Как с оргтехникой? А с питанием?»
– Плохо с питанием, – терпеливо объяснял по телефону директор. – И с компьютером плохо, в том смысле, что с компьютером-то, возможно, все в порядке, просто его нет в детском доме. Крыша в мальчиковом отделении не ремонтировалась с того самого момента, когда ушел на пенсию Сергей Борисович Коломиец, то есть десять лет назад.
– Это мы поправим, – заверял за два месяца до выборов мэр. – Пора наконец-то обратить внимание на стариков и детей, ибо по уровню благополучия именно этих двух категорий судят о ситуации в городе и стране в целом.
И, что свойственно всем мэрам, свои обещания выполнял. В период с начала ноября до Нового года. Потом директорские письма опять уходили в Новую, судя по всему, Зеландию, а по телефону, когда у детей изнашивалась одежда, секретарь милым голосом объясняла, что мэр на совещании. В Москве… У губернатора… На аварии водопровода на улице имени Дуси Ковальчук… Одним словом, не до одежды.
Поколение старых директоров сменилось одновременно с управгородами. В период застоя оставшиеся без родителей дети почему-то и ели лучше, и спали не под провисшими потолками, и с нервной системой у них дела обстояли гораздо лучше. Наверное, старый директор Коломиец со старым председателем горисполкома умели договариваться лучше, чем новый Крутое с новым мэром.
Пройдясь по комплексу детского дома, Валентин Игоревич окончательно испортил себе настроение. Здание рушилось, до выборов – целый год, в кладовых заканчиваются продукты, а те деньги, на которые следовало закупить очередную партию, ушли на оплату рабочим-калымщикам, отремонтировавшим потолки в младшем отделении.
