– Что они хотели узнать? – со вздохом поинтересовался Ласситер.
– В основном… о вас. Спрашивали, не видели ли мы катер, и… Да, им очень хотелось узнать, где находится Джесси. «А где парнишка?» – спросили они.
– И что вы им ответили?
– Сказала, что во время крушения мы спали. А на следующий день нашли катер, но в нем никого не оказалось. А у Джесси, – соврала я, – тихий час.
– Полагаете, они вам поверили?
– Да, – кивнула она. – Я ведь действительно неплохая актриса. Или, во всяком случае, была таковой.
Позже, во второй половине дня, они начали готовить лодки к спуску. Операция оказалась довольно сложной, и на нее ушло три часа. Ласситер удерживал слип, пока Мэри и Джесси медленно опускали его на тросах. Когда сооружение легло на воду, Ласситер закрепил все соединения.
– Ни за что не поверю, – повернулся он к Мэри, – что вы делали это в одиночку.
– А она вовсе и не делала это в одиночку, – оскорбился Джесси.
Плоскодонка оказалась достаточно легкой, и Джо с помощью Джесси стащил ее на воду. Затем они с Мэри, используя три круглых бревна, принялись спускать на воду ялик. Через каждые несколько футов Джесси радостно вопил «о’кей!», они останавливались и ждали, когда он схватит освободившееся у кормы бревно и переместит его к носу суденышка. Достигнув кромки воды, они шестами столкнули ялик на воду, и Ласситер отправился в ангар за подвесным мотором. Когда он появился в дверях, на его лице читалось неподдельное изумление – он недоумевал, как женщина в одиночку могла таскать подобную тяжесть. Совместными усилиями им удалось закрепить мотор на транце ялика и установить топливный бак. Джесси, похожий в огромном спасательном жилете на рекламу фирмы «Мешлин», подсоединил бензопровод – вначале к мотору, а после к баку. Затем, покачав несколько раз помпу в виде резиновой груши, мальчишка под наблюдением матери нажал кнопку электрического стартера. После нескольких попыток мотор кашлянул и взревел, выплюнув клуб сизого вонючего дыма.
В тот вечер, когда Джесси отправился спать, они остались сидеть у камина. Мэри расположилась в кресле-качалке, подтянув колени к груди.
– У вас есть деньги? – неожиданно спросила она.
– Дела идут неплохо, – не скрывая изумления, ответил Ласситер.
– Я не об этом спрашиваю, – рассмеялась она. – Есть ли у вас деньги с собой сейчас. Не получится ли, что, высадившись на берег, вы окажетесь… без средств?
Ласситер кивнул. А он-то надеялся, что сумел ее убедить, но, очевидно… ей так не терпится от него избавиться. Неторопливо поднявшись, он подошел к вешалке, где висела его кожаная куртка.
– Полагаю, мне хватит, – ответил он. – Проблема в другом – что делать с вами?
– Не беспокойтесь, – произнесла Мэри. – Мы исчезнем через пару дней. Денег у меня достаточно. Осядем в другом месте. На сей раз я сделаю все гораздо лучше.
– Я мог бы помочь вам. Я в подобных делах профи.
Он сунул руку во внутренний карман куртки и вытащил бумажник. На пол выпал влажный конверт. Письмо Барези.
– Вы могли бы взять «Гюнтер», – сказала Мэри. – Ему потребуется кое-какой ремонт…
– Вы ведь читаете по-итальянски?
– Что?
– Вы читаете по-итальянски?
– Конечно, – ответила она, – но…
В конверте лежали три или четыре желтых листка, все еще влажных и слипшихся. Вернувшись к камину, Джо сел на пол и очень осторожно разобрал их.
– Слава Богу, что изобретены шариковые ручки, – сказал он.
– О чем вы? – спросила Мэри. – Что это такое?
– Это письмо, которое Барези написал священнику из Монтекастелло. Падре передал мне послание незадолго до того, как его убили. Прошу вас, переведите. – Джо протянул ей листки.
Мэри неохотно приняла исписанные странички и начала читать, сначала запинаясь, а затем почти бегло:
«2 августа 1995 года. Дорогой Джулио!
Теперь, когда смерть стоит у моего порога, я пишу вам с открытым и полным радости сердцем, будучи уверен, что скоро предстану перед Творцом, который и совершит свой суд.
Сейчас я понимаю, что явился к вам в минуту слабости, стремясь не только получить прощение от Церкви, но и сделать ее своей соучастницей. Тайна, которую мне приходилось хранить, и глубина того, что я считал грехом, казались мне настолько чудовищными, что я не мог нести этот груз в одиночку – мне чудилось, будто я должен разделить его с кем-нибудь.
И я сделал то, что оказалось ошибкой.
Мне сказали, вы закрыли церковь и отправились в Рим, где оставались довольно долго. О, Джулио… как я, должно быть, вас обеспокоил!
Но сейчас я знаю, что с моей стороны это было всего лишь проявление слепой гордыни – я решил, что Господь прошел мимо моих научных достижений. Теперь-то я знаю, что вам – служителю Божьему – было известно всегда: все мы не более чем орудие в руке Его, и что бы мы ни делали, есть проявление Его воли.
Открытие, которое мне удалось совершить, заключалось в том, что клетки можно вернуть в…»
– Не знаю, что это означает, – сказала Мэри, указывая на слово.
Ласситер взглянул и произнес:
– «Недифференцированное состояние» – это из области генетики.
Мэри продолжила чтение:
«…недифференцированное состояние, и это, несомненно, являлось частью великого замысла Творца. Если бы Игнацио Барези не совершил этого вчера, кто-нибудь, вне всякого сомнения, сделал бы это завтра. И если не в Цюрихе, то в Эдинбурге.
И именно в этом, в неизбежности подобного открытия, видна рука Господня. Потому что «неизбежность» – часть плана Господа, насытившего своими замыслами окружающее нас пространство.
Чем еще, как не Его замыслом, можно объяснить тот факт, что микробиолог вдруг обращается к изучению мощей и иных церковных реликвий? Реликвии! Что они такое, как не магические символы или фетиши, вроде «кроличьей лапки»? Не исключено, что они представляют обыкновенный «визуальный материал» для не отягощенных познаниями людей и делают обывателю более понятными сложные метафизические доктрины. Вот гвоздь, который пронзил руку Иисуса! Вот этот осколок дерева вонзился в Его плоть! Иисус ходил среди нас. Он – был! Он – реален!
Тем не менее… поместив сакральные объекты под микроскоп, я почти помимо воли обнаружил, что в них содержится и нечто иное. Снисходительная насмешливость, с которой я первоначально приступил к изучению предмета, скоро уступила место более глубокому пониманию сущности реликвий. После пятидесяти лет занятий наукой я осознал то, что простой крестьянин всегда чувствовал интуитивно: эти предметы суть средства нашей связи с Богом – связи живой и вполне материальной.
Вы понимаете, что подобную точку зрения в Риме не поощряют. Ватикан стремится забыть о тех временах, когда торговля реликвиями была интенсивной и прибыльной. Временах, когда за остатки мощей или дерево креста платили целое состояние, когда охотники за реликвиями убивали святых, чтобы поскорее распродать их кости. Ватикану никогда не нравилось поклонение реликвиям. Ведь когда чудотворные реликвии появлялись в заброшенных епархиях, туда устремлялись толпы паломников, принося с собой несметные богатства. А Ватикан в результате становился беднее.
Когда я работал научным консультантом Ватикана, передо мной ставилась простая задача – дискредитировать подделки и ставить под сомнение все остальное. Так я поступал, доказав, что «ключица святого Антония» – всего лишь ребро ягненка, а ткань, которой «обтирали чело Христа», соткана в пятнадцатом веке.
По правде говоря, большинство предметов, которые я исследовал, являлись, как и подозревал Ватикан, подделками, но не все. Имелись предметы, дискредитировать которые было невозможно: их происхождение подтверждалось, и время совпадало. Они могли быть тем, чем их объявили, но, впрочем, могли и не быть.
Именно в это время я и обратился к медицине, решив, что сумею стать повивальной бабкой самого Господа Бога. Это и стало делом всей моей жизни».
