— Пойдем вниз, — бросил Илья Андреевич и спрыгнул на дно оврага.
Мальчик помедлил, метнулся в сторону, словно бы собираясь с силами, затем прыгнул вниз, заскользил, зацепился за кусты, несколько раз перевернулся, покатился по сухой колючей траве и тут же вскочил на ноги.
Дед стоял рядом, прислушиваясь к тому, что творится в зарослях кустарника. А оттуда раздавалось глухое придавленное рычание и очень странные звуки, словно бы кто-то ломал толстые сырые палки. Противно-скрежещущий хруст раздавался из зарослей.
— Давай, давай, Витя, скорее, скорее! — старик с мальчиком принялись выбираться из оврага.
Наконец, перепачкавшись с ног до головы, они сумели это сделать. Илья Андреевич за руку втащил Витю на край оврага.
— Пошли быстрее!
Витя на всякий случай прихватил большой камень, как ему казалось очень большой. На самом же деле камень оказался чуть больше яблока. Илья Андреевич держал перед собой крепкую суковатую палку, с которой он всегда ходил на прогулки. Палка кое-где была погрызена Томасом, ведь Илья Андреевич бросал ее в высокую траву, а пес приносил ее назад.
— Томас! Томас! — уже не на шутку испугавшись выкрикивал Илья Андреевич.
— Томас! — вторил ему Витя и несколько раз попытался свистнуть. Но то ли пальцы были перепачканы землей, то ли рот полон слюны, свистнуть ему не удавалось.
Наконец они добрались до того места, откуда совсем недавно слышались страшные звуки. Огромный дог лежал на небольшой песчаной поляне. Илья Андреевич опустился на колени и приподнял голову пса. Та повернулась легко — так, словно не было позвоночника, — пасть оскалена, глаза пса вырваны. Так же был разорван и его живот. Ошметки внутренностей лежали на песке. Томас был мертв.
Что-то грузное и большое зашуршало, зашелестело в кустах.
Воцарилась жуткая тишина.
— Что с ним, деда? Что? — воскликнул мальчик, затем увидел сизоватые внутренности, кровь, огромную зияющую рану на шее пса и как-то странно, словно бы мышь, запищал. А затем поднялся с колен и испуганно огляделся по сторонам, завертелся на одной ноге.
— Сволочи! Сволочи! — закричал мальчик и бросил камень в кусты, в ту сторону, где слышались треск и шелест ветвей кустарника. — Что это, дед? Что это?
Глаза Ильи Андреевича Самсонова были широко открыты и полны ужаса. Его рот кривился, руки дрожали.
Он морщился. А затем отвернулся, прополз несколько шагов на коленях и его начало тошнить. Витя смотрел на своего деда, на его спину и плечи, судорожно вздрагивающие.
А Илью Андреевича рвало. Время от времени Витя слышал голос:
— Господи, господи, да что это? Да что это такое?
Будь ты неладен, фашист чертов!
К кому относились эти слова Витя прекрасно понимал. Но кто здесь, на пустыре мог растерзать их огромного восьмидесятикилограммового Томаса мальчику было абсолютно непонятно. Медведи и тигры здесь не во" дались, это Витя знал наверняка. Значит, человек.
Но какой же это должен быть человек, чтобы справиться с огромным злым псом? Тем более, посторонних Томас к себе не подпускал никогда. Чужим он даже не позволял погладить себя и дать кусочек сахара. Томас в таких случаях всегда рычал, и слюна начинала капать с его огромных клыков. А теперь тот самый грозный Томас, искромсанный и разодранный, с вырванными внутренностями, с развороченным животом и разодранным горлом лежал на песке.
— Пойдем, Витя, пойдем… — Илья Андреевич рукавом вытирал рот. — Идем, скорее…
— Подожди!
Но страх уже передался и мальчику. И они вдвоем быстро-быстро бросились прочь от страшного места, от своего мертвого растерзанного пса. Они бежали по пустырю, спотыкались, падали, словно бы какая-то жуткая сила, нечеловеческий страх гнал их с пустыря к поселку.
«Скорее туда», скорее к дому, где крепкая дверь с замками, которую сразу же надо закрыть, повернуть ключи, задвинуть засовы. И только тогда, только там, за толстыми каменными стенами можно перевести дух.
Тем более, в доме есть ружье. Оно хранится в цинковом узком ящике, привинченном к стене. Ружье надо будет вытащить, зарядить сразу же два ствола и сесть, держа оружие готовым к бою. А потом, когда в дверь начнут ломиться, надо стрелять", — все эти мысли проносились в голове Ильи Андреевича Самсонова.
А Витя вообще ни о чем не думал. Он хотел как можно скорее добежать до дома, где отец и мать и только там он почувствует себя в безопасности. Только там, с отцом, ему станет относительно спокойно. Мальчику казалось, что он слышит сопение, шелест, треск кустов за спиной всего лишь в нескольких шагах, на расстоянии одного прыжка. Его сердце билось в груди, как маленькое животное бьется в клетке, стучит о прутья в надежде вырваться, обрести свободу.
Илья Андреевич только сейчас во время бешеного бега, вернее побега, понял, что он действительно уже не тот, что он действительно стар, что ему не хватает воздуха, что ноги сделались ватными, цепляются и он не может быстро бежать, даже обуреваемый страхом.
Но они все-таки добрались до поселка, взбежали по откосу на брусчатку и уже стоя у ограды первого дома тяжело засопели, переводя дыхание.
— Пойдем, пойдем, — зашептал Илья Андреевич, хватая за руку Витю. — Скорее!
Свою суковатую палку с отметинами зубов Томаса Илья Андреевич где-то потерял. Он и сам не помнил где выронил ее из рук. А без палки чувствовал себя совершенно безоружным.
— Пошли, пошли, — ответил ему мальчик. — Дед, не стой. Скорее к дому!
Загремела калитка. В доме уже горел свет, за окном мелькнул силуэт отца. Мальчик первым вбежал в дом, а за ним ввалился Илья Андреевич.
— Папа! Мама! — закричал Витя и только здесь дал волю слезам.
Они ручьями хлынули из глаз. Мальчишка забился в судорогах, не в силах произнести хотя бы одно слово.
Лишь звуки срывались с его мокрых губ.
— Ма… Па… Ма… Па…
— Что с ним? — воскликнула дочь Ильи Андреевича. — Папа, что с ним?
— Там такое… Такое… — старик, даже не сбросив грязных сапог, весь перепачканный землей, рухнул в кресло, принялся расстегивать, рвать пуговицы на плаще и растягивать горловину толстого свитера, словно она его душила и он вот-вот задохнется.
— Черт подери, что случилось? — топнул ногой зять.
А женщина не знала к кому броситься — то ли к отцу, то ли к сыну.
Наконец она обхватила за плечи Витю, прижала к себе.
— Дверь… Дверь закрой, скорее! — выдавил из себя Илья Андреевич.
Зять, ничего не понимая, бросился к двери и задвинул засов.
— А где Томас? — спросил зять у тестя.
— Томас? — словно бы не понимая о чем говорит зять, выдохнул Илья Андреевич. — Он там, на пустыре.
— На пустыре, где?
Услышав о собаке, Витя закричал пронзительно и тонко:
— Убили! Убили! Убили!
— Кого убили? Что убили, сынок? — прижимая к груди голову Вити, выкрикнула мать.
— Томаса убили!
— Кто убил? — спросил зять, подходя к Илье Андреевичу.
— Не знаю, — тот потряс головой. Седые волосы прилипли ко лбу, по щекам Ильи Андреевича, смывая грязь, катились слезы.
Наконец через полчаса, когда мать сделала Вите успокаивающий укол, Илья Андреевич пришел в себя и смог рассказать то, что он видел и слышал.
— Так что это могло быть? — пытливо заглянув в глаза тестю, спросил зять.
— Черт его знает! — Илья Андреевич уже открыл ящик, вытащил ружье и сунул в стволы два патрона с картечью. — Не знаю, не знаю… Что-то невероятное.
— Так пойдем посмотрим, а? — молодецким тоном сказал зять.
— Никуда ты не пойдешь! Завтра утром пойдем все вместе, соседей позовем. Никуда я вас не пущу! — птицей сорвавшись с места и встав в двери, закричала мать Вити. — И мальчик к тому же." У него истерика. Вы что, с ума сошли?
— Нет, мы пойдем, — сказал Илья Андреевич, сжимая двумя руками ружье.
— Нет, только через мой труп! Ты никуда не пойдешь, папа, никуда!
— Ладно, успокойся. Дождемся рассвета, потом сходим, — зять понял, что все-таки лучше прислушаться к здравому рассудку и никуда сейчас не идти. Черт его знает, что там произошло. То, что кто-то здесь в поселке или в окрестностях может растерзать огромного дога, в это мужчина поверить не мог. Но он так же прекрасно понимал, что услышанное от Ильи Андреевича — правда. Может быть, с долей какого-то вымысла, обусловленного испугом, но скорее всего, правда. Об этом же свидетельствовала и истерика, случившаяся с сыном.
Всю ночь в доме Самсоновых горел свет. Мать сидела у постели Вити, который спал, время от времени вскидывался, натягивал на голову одеяло или сбрасывал его на пол. Женщина терпеливо укрывала сына, а Илья Андреевич с зятем сидели со стаканами коньяка в руках — ничего другого в доме не нашлось, глядя друг на друга, и рассуждали о том, что же там могло случиться и кто мог расправиться с огромным псом, расправиться жестоко, не по-людски.
А ночью начался сильный дождь с порывистым ветром, который хлопал ставнями и трещал ветвями деревьев, сбивал еще висевшие в садах яблоки.
