— А чего сам пришел?
— Любопытный ты стал. Иль мозги тебе подморозило. Да коль кентов прислать — ты и носа за дверь не высунул бы. Решил бы, что пришить хотим. Еще и заложил бы мусорам.
Дядя возмутился искренне:
— С чего такое возводишь? Иль не я тебя выручал, не я учил тебя и свою шкуру за тебя давал? Не я вместо тебя в Магадане срок тянул, а ты ни жратвой, ни «воздухом»[10] не помог? Тогда я мог еще. Моложе был. Да жаль вас было. Теперь с чего закладывать, коль дорожки наши разъехались в разные стороны?
— Не гоношись. За старое — я тебе откол от «малины» простил. Ну, а доверять или нет теперь — мое дело. Я не для споров звал. — Привидение повернул Григория к дому, где обосновался. Велев кентам слинять, завел Дядю в комнату, завесил окна темными, не пропускающими свет занавесками, включил настольную лампу: — Разговор у нас нескорый. Да теперь не до того ни мне, ни тебе. А поможешь — совсем в покое оставим. Во всяком случае, я со своими кентами, — пообещал Привидение.
— Опять в дело втянешь?
— Кому ты нужен? Чтоб завалиться и потерять «малину»? Нет. Не в том мой интерес, — уселся Привидение напротив: — Ты слышал что-нибудь о фартовых, которыми Кляп главарит?
— Нет, — подумав, ответил Дядя.
— Вспомни, может, слыхал эту кликуху, львовский он. Фартовый, но не в законе. Гастролер. В «малине» его — ни одного из наших. Все заезжие. К тому же мокрушничает часто. Лезут на наши хазы. «Перо» и «керогаз»[11] без ума в ход пускают. Но и другое… Сам знаешь, отвечать за свое— не обидно, тянуть за чужое — никому неохота…
— Ты это к чему? — перебил Дядя.
— Все о том же. Вчера замели моего кеита лягавые. За Филина. А мы его, гада, не пришивали. Дамочка на это в жизни не отважился бы. Но кто-то ж сумел его прикончить. Не сам… Слышал, что финачем его ожмурили. Ну, а до того — на сапоги взяли.
— Так кто ж, если не ты? — усмехнулся Дядя.
— Я не валяю ваньку! И целкой не прикидываюсь! Дело наше тебе известное. Но вот чужие грехи своими кентами затыкать не собираюсь, — начинал терять терпение главарь.
— Так чего от меня хочешь?
— Для того и выволок, чтоб вместе решить, как того Кляпа выловить и на сходе, своим судом его, падлу, прикончить вместе с «малиной». Чтобы навсегда отбить у заезжих кайф промышлять у нас.
— Убрать конкурента моими руками? Но мне он ничего не сделал, это ваш Кляп. С чего это я с ним стану счеты сводить за чужих кентов? Чтоб снова меня сграбастали за твою работу? Не-эт! Он тебе мешает, пусть твоя голова и болит, как с ним разделаться. Меня не впутывай. Не хуже других тебе известно, что не мокрушник я, а вор, фартовый, медвежатник, да и то нынче бывший, — наотрез отказался Дядя.
— Не твоя забота, что решит сход с Кляпом! Не тебе его кончать! С этим мы сами управимся. Мне от тебя другое надо. Мозги твои. Твою память. Она в этом важней финача, — достал Привидение из стола бутылку коньяка.
Сковырнув пробку, разлил по рюмкам. Понял, разговор будет тяжелее, чем предполагал.
— Погодн, вначале все обговорим. Куда торопиться? Па трезвую голову думать легче, — отодвинул свою рюмку Григории, хоть и сглотнул слюну, подкатившую к горлу комком. Не то что коньяк — пива во рту сколько месяцев не держал. Вот и взвыла утроба не своим голосом. Запросила вопреки разуму. Дядя сумел ее сдержать.
Привидение и глазом не сморгнул. Опрокинул коньяк, как воду.
— В этом деле мне трудно без тебя обойтись, — признался он. — Кентов моих знает Кляп. Всех. Знает и то, что у него перед нами немалый должок. А потому хитер, падла, как сука. Не могут мои фартовые заманить его кодлу на сход. А сам Кляп умеет смываться вовремя. Хотели его мои фартовые заманить в силки, да хрен там! Кляп словно растворился. Из-под носа ушел.
— Ты кому баранку крутишь? Чтоб от тебя в Охе кто-то ушел? — Григорий рассмеялся.
— От меня бы ладно. Суть не во мне. Кенты мои горят по его делам. Это всего хуже. Он знает, чем ему при встрече со мной расплатиться придется. Вот и смывается, как шкодливый кот.
— А ты его знаешь, видел?
— Если бы знал, не говорил бы с тобой. В глаза не видел, — развел волосатые руки Привидение.
— А что ж кенты сплоховали? Иль финачей при себе не было?
— Были. Да уже двоих фартовых уложил за это. Моих… Так что счет у меня к нему нынче немалый.
— Я-то при чем? Если вся твоя «малина» не может с ним сладить, что смогу я — один?
— Он тебя не знает, — Привидение, пересев поближе к Дяде, заговорил вполголоса: — Капкан нужно поставить. Силки на живца, понимаешь? Заманить надо фрайера к нам. Ты — самый подходящий для этого. Откольник. В моей «малине» не был. На дела с нами не ходил. Моих он наперечет знает.
— А если он меня за тебя примет?
— Ну и загнул! Ему меня доподлинно описали давным- давно.
— Так, значит, ты хочешь, чтоб он меня вместо твоего фартового пришил в этот раз? Нет, обходись сам, — не согласился Дядя.
— Мы на стреме будем. Это тебе обещаю.
— Увидит стрему — все поймет.
— Хватит ломаться! — вскипел Привидение. И, заходив по комнате тяжелыми шагами, заговорил веско: — Надоело уговаривать! Иль не понимаешь, что мои фартовые — не все душегубы. Имею и таких, как ты, кто никогда греха убийства на душу не брал. Вот двоих таких они прикончили. Где видел ты, чтоб фартового вот так, ни за что убивали? Да к тому ж за чужие дела чтоб отвечали невиноватые? Вор ты или не вор? За свое — сидеть не обидно. За чужое — хуже нет. Не хотел тебя просить. Но больше никто не поможет нам. Ведь не мусора, не толпа, не в зоне угробили кентов и Филина. А Кляп! Он, паскуда, и поплатиться должен за все!
— Тебя, как я понимаю, бесит то, что он отбирает твою удачу, снимает пенки и не делится барышом, — заговорил Дядя.
— Это было сначала. Но теперь главное — другое. Так из-за него всю мою «малину» выловят мусора. А фартовые ни за что пойдут отбывать сроки.
— Понятно, — задумался Дядя.
— Сам знаешь, мы здесь гробили не без выбора, когда другого выхода нет. Вот могли бы и тебя пришить. Но решили, что
ни к чему. Что теперь с тебя взять? Откоколся, значит, завязал с фартом. Насильно тянуть — рисковать «малиной». Тебе-то что? А у меня фрайера молодые. Им в зону не стоит попадать рано. Пусть поживут на воле подольше. А Кляп помеха всем. И тебе — тоже… От нас ты откололся, но от мусоров — никогда. И сколько б ты ни прятался, чуть что — заявятся лягавые… Ты у них до гроба на подозрении останешься. Так чем скорей разделаемся с гастролерами…
— Твоим вольготней станет, расчистить им дорогу моими руками хочешь? — перебил Дядя.
— Твоими руками сегодня лишь параши выносить! — зло улыбался Привидение. И, подойдя вплотную, заговорил жестко — Ты многое знаешь о нас. И если что — за спасение своей шкуры ни с кем из нас не посчитаешься. Я это знаю. Отколовшиеся всегда были наводчиками мусоров. За то вас и пришивают «малины», чтоб не иметь против себя свидетелей. Тебе это хорошо известно. Так вот, Дядя, ты меня знаешь не первый день. Если я обещаю — делаю. Не станешь живцом, будешь жмуром. Ну, а чтобы не вздумал заложить, помни: сегодня всюду за тобой хвост вырастет. Мои кенты. Оберегать будут. На случай, если заложить решишь. Иль чтоб случайно тебя кто не обидел. Нам твоя плешивая голова нынче очень дорога, как сам понимаешь.
— Смешной ты! На дело посылаешь, а сам не веришь, — с горечью признал Григорий.
— В таком деле заложишь если, то не нас, себя. И передо мной, и перед Кляпом. Вдвойне. Все я высчитал. А удастся тебе — живи спокойно. Забудем мы Дядю. Да еще и помогу тебе. Чтоб свой кусок имел, не заглядывал бы в руки бабы.
— А сколько дашь? — не выдержал Дядя.
— Если все гладко — пять кусков.
— А коли они меня покалечат?
— Если пришьют, на твои похороны и поминки три куска бабе дадим. Коли живой, но увечный, и Кляпа упустишь — ни хрена. А если его, гада, заманишь, любую царапину оплачу. Даже на каждую шишку по куску дам. И сверху — пять. Это заметано.
— Куш обещанный невелик. Сам это понимаешь. В «малине» твоей доля моя немалая. В общаке. Я ее у тебя не требовал. По ты-то ею воспользовался. Там во много раз больше того, чем обещаешь мне. Да еще и грозишь, падла, — багровел Дядя.
Привидение побелел от ярости. Он растянул в улыбке губы, обнял Григория за шею, как брата. И, ухватив пальцами горло, сдавил немного:
— Ты что ж, решил, что выложив тебе такое, выпущу несогласного живым? Да я ни одного кента не пощадил бы сейчас! — сдавливал горло сильнее.
Дядя знал, что затевать драку бесполезно — по зову Привидения накинутся скопом — живым не выпустят. Как мало воздуха… Но чтоб его было много, нужно согласиться. Моргнуть, кивнуть головой, и отпустят его эти пальцы. Ох, как хочется жить. Жить спокойно, без кентов, «малин» и дел. Но, может, это дело и станет последним. И тогда… Вот же решил отойти навсегда. Себе слово дал… Ком в горле или пальцы Привидения снова впились? Совсем нечем дышать. Туманится в глазах. Дядя мотает головой, вырываясь из рук смерти.
