неё пустили ток. Этот ток окончательно вырвал Егора из беспамятства.
Пробуждение было тяжёлым, как при похмелье. Егор готов был признать, что это была худшая ночь в его жизни. Трудно было представить ночь хуже. Несбыточным и непостижимым счастьем представилась ему возможность безболезненно умереть во сне, никого не испугав, не утомив, без страха, паники и ужаса. Но Егор не умер, может быть, потому что не заслуживал такого подарка от жизни. Не напрягаясь, он мог вспомнить тысячи ночей, в которые ему было плохо, тысячу таких, когда было холодно, сыро, мерзко, и, в которые было больно, когда был ранен, но они не были настолько плохими, чем эта. Его рассудок едва переносил натиск физической боли. То обстоятельство, что он не имел ни малейшего понятия, где находится, значило куда меньше, нежели переносимые им страдания. И хотя Егор считал, что после всего что с ним когда — либо случалось, он и боль, как лучшие в мире друзья, неразрывно связаны, он никак не ожидал, что она могла быть настолько нестерпимой, чтобы впасть в бессознательное состояние, едва выйдя из него.
На второй день заточения ничто не казалось для Егора неопределённым, неожиданным или неизвестным — всё было понятным и предсказуемым. Случайно или преднамеренно, двое, может быть, больше, нападавших захватили его и похитили. Из того, что удалось услышать и разобрать, было понятно, что напали на него не военные и не профессионалы; скорее, любители, которые из-за страха лицезреть его смерть, оставили умирать, чего не случилось ночью, и о чём Егор глубоко сожалел. Всё сводилось к тому, что это были случайные люди: может быть, те самые, маргинальные личности, что следили за ним у кафе?
Егор их вспомнил, но прийти к каким — то конкретным заключениям было трудно. Два бомжа — похитителя — звучало уже смешно. Они были не молоды, легко могли быть ровесниками Егора, правда, выглядели значительно старше, что говорило об образе жизни. У них напрочь отсутствовала военная выправка и они не были похожи на людей, подготовленных к слаженным совместным действиям на какой — либо местности. И хотя одеты и обуты они были по — военному, вряд ли имели отношение к какому — либо военному ведомству. Не опрятные, одетые будто в «секонд — хенде». Весь их внешний вид говорил: люди без определённого места жительства. Хотя, почему «без определённого», такие дружно жили в «девятке» — отряд «Орки», например. Безусловно, форма их немного очеловечила, но выправки не прибавила. Хотя и большинство военных её носили как придётся, иногда совершенно забывая, что полевая повседневная одежда, нередко становилась парадно — полевой. Совсем как в спецназе, где форму носили так, что в ней было нестыдно прыгнуть и в огонь, и в воду, и на танцы в Доме офицеров между этих двух стихий по пути заскочить.
Егор занимал себя загадками, чтобы хоть как — то отвлечь себя от боли.
«Предположим, — думал он, — это были они, два третьесортных деклассированных босяка. Зачем им отправляться за мной до больницы, если они вдруг искали случайную жертву, чтобы ограбить? Нет. Вряд ли, это были они. Что могло им понадобиться от меня? Разве по мне видно, что я при деньгах? Я шёл по улице и по прихоти случая заметил этих двоих, так что не было большого смысла без толку гадать, могли это быть они или нет. Вряд ли, могли. Не по силам им было провернуть такое».
То, что похищение было совершено без конкретного умысла, кроме наживы, после ночи стало для Егора очевидным, ведь похитители забрали небольшие деньги, протезы и ботинки. Не требовали чего — то необычного, не пытали, если не считать пыткой, скручивание тела скотчем, и не вернулись. Всё говорило о том, что для напавших он не представлял интереса как носитель ценной информации о военном положении или других знаний. Никто не придёт, чтобы избить и вытрясти из него то, чего он сам не знает. Здесь, под холодным бетоном его просто спрятали, похоронили.
Одной из причин почему он ещё не умер, Егор считал, что из тринадцати тысяч четыреста пятидесяти девяти дней своей жизни ровно треть её он прожил с болью. Его мозг научился сопротивляться ей, его организм научился бороться, мог противостоять и блокировать боль там, откуда она не могла распространиться по телу. Егор загонял её в пятку правой ноги или в мизинец одноимённой рук и там терял. Но теперь она загнала его туда же и гасила свет в его глазах. Это стало настолько обыденным делом, что почти не мешало его существованию — однообразному и мучительному ничто.
Новый день выдался теплым. Воздух снаружи был влажным, пропитанным парами бензина и сигаретного дыма — через час он будет сухим и горячим, совсем не таким прозрачным и пробирающим до мурашек. Витька Песков поёжился, широко зевнул и, сонно моргая, подтянул простынь к подбородку.
— Где Егор? — заглянул в комнату Медведчук, застав Пескова врасплох.
— Похоже, что этой ночью он спал на другом диване? — с горечью, принимая сей факт, сказал Песков, в голосе которого прозвучали нотки обиды и даже как будто ревности.
— Что это значит?
— Что он ночевал где — то в городе.
— А! У своей докторши? — оживился Игорь.
— Вряд ли.
— Почему? — поинтересовался он снова.
— Потому что его врачиха звонила вчера.
— Что хотела?
— Искала его. Сказала, он не пришёл на свидание в назначенное время. Что он позвонил не за долго до встречи с купленного телефона, который с того времени не в сети и теперь она переживает. Ещё сказала, что была не в настроении, когда он пришёл и у них случился неприятный разговор — он ушёл расстроенным. Скинула его номер, я набрал пару раз, но клиент — не абонент.
— Странно. Не похоже на него.
— Ничего странного, — твёрдо сказал Песков. — Не получилось с Машей, отправился к Анжеле… Кажется, настроен он был оптимистически и решительно… и серьёзно, — добавил Песков, подумав. — Точно собирался кого — то трахнуть!
— Ты чего такой словообильный, эпитетами сыпешь?
— Ничего. Это игра такая. Называется: «три слова». Что — то вроде игры в города. Бис придумал. Вечерами от нехуй делать играли: я называю слово, а он в ответ называет не менее трёх прилагательных, наречий или глаголов, и наоборот.
— Серьёзно? — больше меры удивился Медведчук. — Любопытно? Интересно? Так, что ли?
— Вроде того.
— Ладно. Думаешь, побежал пар выпустить?
— Думаю, да. А раз Маша была не в настроении, скорее всего повезло Анжеле.
— Откуда знаешь? Он поделился? Или сам так
