у лица комиссара и коснулась его горла.
Маттос обладал завидной выдержкой. Не изменившись в лице, он выразительно посмотрел мне в глаза и произнес:
– Ты хорошо подумал, прежде чем сделать это?
– Комиссар, – прошептал я. – Ты же видишь, в каком я состоянии. Ты должен понимать, насколько я ценю свою жизнь. А стоимость твоей для меня вообще ничтожно мала. Я отрежу тебе голову, если ты не освободишь Нику.
Он дернул рукой, прижав ладонь к пустой кобуре. Я не мог поднести к его лицу "магнум", который я вытащил из кобуры мгновением раньше – рука не сгибалась, и лишь ткнул стволом в его твердый впалый живот.
– Ты зря так сильно переживаешь, – сказал Маттос. – Я всего лишь запер ее в каюте. Для ее же безопасности. В Гуаякиле ее осмотрят врачи, и я отпущу ее на свободу… А вот у тебя, боюсь, будут неприятности.
– Почему ты ее запер? Она не имела никаких отношений с Августино! Это моя подруга!
– Некий матрос по имени Хосе, которого ты должен знать, очень убедительно доказал, что она несколько дней провела на базе, – возразил комиссар. – Кроме того, мы так и не досчитались одной "мамочки", и у меня есть все основания подозревать, что Ника вынашивает клон…
Я дернул рукой. Мачете скользнуло по горлу Маттоса. Из тонкого разреза на коже плоской красной лентой заскользила кровь.
– Комиссар, – прошептал я усталым и безразличным голосом. – Я тебя убью. Я только что убил Гонсалеса и выкинул его труп за борт. Я отомщу всем за кровь моих друзей. Это последняя и самая главная задача в моей жизни.
Комиссар смотрел на меня умными глазами. С умными людьми всегда надо говорить честно, и тогда все проблемы решаются мгновенно.
– Хорошо, – согласился он. – Я отпущу ее. Пойдем.
Он осторожно отодвинул лезвие мачете, вытер ладонью кровь и, повернувшись, быстро пошел по палубе.
– Она здесь, – сказал он, когда мы зашли в отсек жилых помещений офицеров. – В этой каюте.
– Открывай!
Я не приближался к комиссару. Он видел, что я ослаб, и выжидал, чтобы поймать меня на ошибке.
– Достаю ключи, – предупредил Маттос и, улыбаясь, полез в карман. – Теперь открываю замок.
Он повернулся ко мне спиной всего на мгновение, но мне этого хватило, чтобы переложить "магнум" в другую руку и наотмашь ударить комиссара рукояткой револьвера по темечку.
Комиссар грузно повалился на пол. Ключ остался торчать в замочной скважине. Я провернул его и толкнул дверь.
– Ника! – позвал я, заглядывая в сумрачную каюту.
Девушка сидела в глубоком кресле. От моего голоса она вздрогнула, вскочила и кинулась ко мне. Я успел зажать ей рот ладонью.
– Тихо! – шепнул я. – Очень тихо! Возьми одеяло и иди за мной.
Она перешагнула через лежащего на полу комиссара, и конец одеяла скользнул по его лицу. Маттос был тяжелым, и мне пришлось изрядно помучиться, чтобы затащить его в каюту. Я запер дверь, а ключ выкинул за борт.
Мы с Никой быстро прошли на кормовую палубу. Я взял одеяло из ее рук и закинул его в шлюпку, висящую на талях. Все понимая без слов, Ника ухватилась за ее край. Я помог ей взобраться в шлюпку, передал револьвер и мачете, а затем вскарабкался сам.
– Куда мы поплывем? – неживым голосом спросила Ника, глядя на то, как я отвязываю крепежные узлы и медленно протравливаю веревку через блоки. Шлюпка, покачиваясь над водой, стала опускаться вниз. Одной руки мне не хватало, и я сжал веревку зубами. Ника держалась обеими руками за борта и с покорной обреченностью провожала глазами борт катера.
Шлюпка коснулась днищем поверхности воды, и нас потащило за катером волоком. Его борт надвигался как гигантский пресс. Я крикнул Нике, чтобы она взяла весло и оттолкнулась от борта. Она делала все очень медленно. Шлюпка прыгала по волнам и всякий раз кренилась, едва не зачерпывая воду. Я разрубил веревку, удерживающую корму шлюпки, и нос сразу приподнялся, пропуская под собой пенный гребень. Еще один удар мачете, и оборвалась последняя связь с катером. От резкого торможения шлюпки Ника не удержалась на скамье и упала на днище. Катер быстро удалялся от нас. Шлюпка закачалась на волнах, расходящимися от катера лучами. Ника встала на колени и начала молиться. Я смотрел на нее и чувствовал, как зубы выбивают мелкую дробь.
Через минуту все стихло. Очертания катера быстро растаяли в утреннем тумане. Над океаном поднималось солнце. Мы были одни в бесконечной водной пустыне.
Ника встала, вглядываясь в горизонт. Я поставил уключины весел в пазы. Над нами пронеслась чайка. Опустив клюв, она издала протяжный вой. Ника проводила ее глазами. Я потянул на себя край одеяла, лежащего на корме. Оно поползло по скамейкам, обнажая толстый пушистый хвост, узкую пятнистую спину с бугорками позвонков и непропорционально маленькую голову с усатой мордой.
Ника негромко вскрикнула и попятилась. Я с ужасом смотрел на гепарда. Кошка, щурясь от яркого света, выпрямила лапы и, изогнув спину дугой, сладко потянулась.
– Откуда он здесь? – спросила Ника. Ее голос насыщался смехом. – Это тот самый, ручной?.. Мы тебя разбудили, мохнатенький…
– Не двигайся! – крикнул я, вскакивая со своего места и намереваясь встать живым щитом между гепардом и Никой.
Но ничего не происходило. Два однополярных существа не испытывали страха и ненависти друг к другу. У меня все похолодело внутри. Не веря своим глазам, я смотрел, как гепард осторожно поставил больную лапу на скамейку и медленно, словно опасаясь взбучки, приблизился к Нике.
– Да он совсем как котенок! – пискнула от умиления Ника.
Все, подумал я. Все кончено. Ничего не осталось. Ничего…
– Погладь его, – едва смог произнести я.
Ника с некоторой опаской протянул руку, и гепард, почуяв ее желание, ласково боднул ладонь головой.
Раскачивая шлюпку, я быстро подошел к зверю, присел с ним рядом и, схватив его за лапы, встряхнул. Гепард воспринял это как проявление ласки и лизнул меня в руку.
– Ты что?! – бормотал я, испытывая несправедливую ненависть к животному за его индифферентность. – Ты заболел? Ты почему так себя ведешь, дрянь?! Ты почему ластишься?!
