Небо затянулось серой пеленой, слегка моросило. Генри в больницу не поехал, сославшись на какое-то важное дело, и мы завезли его домой. Выйдя из машины, он протянул мне стодолларовую купюру:
— Вот. Передайте Чарльзу привет. И пожалуй, купите ему цветов.
Опешив, я машинально взял банкноту, но Фрэнсис выхватил ее у меня и сунул обратно Генри.
— Прекрати, — прошипел он.
— Нет, возьмите.
— Ну разумеется — сейчас поедем и купим цветов на сто долларов. Может быть, еще оркестр нанять?
— Не забудьте купить виски, — холодно напомнил Генри. — Оставшейся суммой распоряжайтесь по своему усмотрению, можете просто отдать ему деньги. Мне все равно.
Сунув купюру мне в руки, он аккуратно закрыл дверцу. Этот тихий щелчок был куда оскорбительней пощечины.
Мы купили плоскую бутылку «Катти Сарк», корзину фруктов, коробку птифуров и китайские шашки, а потом все же наведались в цветочный магазин — где, вместо того чтобы скупить весь запас гвоздик, выбрали красный горшочек с великолепной тигровой орхидеей.
По пути я поинтересовался, удалось ли Фрэнсису встретиться с Камиллой.
— Ох, не спрашивай, одно расстройство. Да, удалось. У Генри.
— И как она?
— Нормально. Слегка озабочена, но выглядит неплохо. Сказала, с решительным таким выражением, чтобы я ни в коем случае не сообщал Чарльзу, где она. Я хотел поговорить с ней наедине, но Генри, естественно, не пожелал оставить нас вдвоем ни на секунду.
Поморщившись, он полез в карман за сигаретами:
— Возможно, прозвучит несколько абсурдно, но, пока я не увидел ее собственными глазами, мне было немного не по себе. Были мысли, уж не случилось ли с ней что-нибудь.
Мне это тоже приходило в голову, и не раз.
— Ну, то есть… Я, конечно, не думал, что Генри убил ее, но все равно — это было очень странно: она взяла и исчезла, не сказав никому ни слова. — Он покачал головой. — Неприятная тема, но, честно сказать, иногда Генри вызывает у меня откровенное беспокойство. Особенно в том, что касается… ох, ты ведь понимаешь, о чем я?
Я понимал, что он имеет в виду, прекрасно понимал, но произнести это вслух не хватило духу ни у него, ни у меня.
Чарльза поместили в двухместную палату. Он лежал ближе к двери, за полузадернутой занавеской. Дальняя половина комнаты была открыта для обозрения — цветы на подоконнике, открытки с пожеланиями выздоровления на стенах. Ее обитатель — как выяснилось, начальник хэмпденской почты, только что перенесший операцию на простате, — сидел, облокотившись на подушки, и болтал с родственниками, которых набралось не меньше десятка. Пахло домашней едой, все шутили и смеялись, как на семейном празднике. Вслед за мной и Фрэнсисом в палату вошли две пожилые тетки с букетами. Они устремились было к почтальонской компании, но тут заметили Чарльза и, участливо переглянувшись, задержались у его занавески.
Вид Чарльза действительно располагал к состраданию. Лицо у него огрубело и покрылось мелкой сыпью, немытые волосы казались серыми. Опухший и насупленный, он лежал с капельницей и смотрел какие-то кошмарные мультики — злобные зверушки разбивали всмятку машины и колотили друг друга дубинками. Увидев нас, он попытался сесть. Тетки, похоже, умирали от любопытства, одна из них вытянула шею и в надежде завязать разговор каркнула: «Доброе утро!». Фрэнсис немедленно задернул занавеску прямо у нее перед носом.
— Дороти! Луиза!
— Идем-идем.
Шарканье, приветственное квохтанье.
— Черт бы их побрал, — хрипло прошептал Чарльз. — У него по сто посетителей на дню, и каждый норовит разглядеть меня получше, будто я уродец в спиртовой банке.
Я поспешно достал из пакета орхидею.
— Ого… Ричард, ты потратился на это ради меня?
Кажется, цветок его растрогал. Я собрался было объяснить, что это подарок от всех нас (естественно, не упоминая при этом Генри), но Фрэнсис полыхнул предупреждающим взглядом, и я промолчал.
Мы разложили прочие дары на одеяле. Я был готов к тому, что Чарльз тут же жадно приложится к виски, но он только сдержанно поблагодарил нас и спрятал бутылку в тумбочку.
— Ты разговаривал с моей сестрой? — спросил он Фрэнсиса. Вопрос прозвучал так, словно речь шла о разговоре с адвокатом.
— Да.
— У нее все в порядке?
— Вроде бы да.
— И что она сказала?
— О чем?
— Надеюсь, ты передал, что она может катиться ко всем чертям?
Фрэнсис не ответил. Чарльз принялся рассеянно листать одну из принесенных мной накануне книг.
— Спасибо, что навестили. А сейчас я что-то устал.
— Что-то он совсем плох, — сказал Фрэнсис, когда мы сели в машину.
— Может, уговорить Генри позвонить ему и извиниться?
— Какой в этом толк, если Камилла останется в «Альбемарле»?
— Она ведь даже не знает, что Чарльз в больнице.
— Что с того? Она не хочет его видеть.
Мерно поскрипывали дворники. Мы притормозили перед перекрестком. Регулировщик вдруг заулыбался и махнул нам — «проезжайте». Это оказался тот рыжеусый полицейский: по-видимому, он узнал машину Генри. Изобразив двух беспечных студентов, мы благодарно просигналили ему в ответ, а потом минут десять ехали в суеверном молчании.
— Должен же быть какой-то выход, — сказал я наконец.
— Знаешь, давай не будем лезть в это дело.
— Только не говори мне, что она не помчалась бы сломя голову в больницу, если б знала, в каком он состоянии.
— Кроме шуток, давай не будем вмешиваться куда не просят.
— Почему?
Но он больше не сказал ни слова, хотя я донимал его вопросами всю дорогу.
Я вошел к себе в комнату, и меня словно ударило током — за столом, погрузившись в чтение, сидела Камилла. Она обернулась:
— Привет. Ничего, что я зашла? Дверь была открыта.
Внезапно меня охватил гнев. Через сетку на подоконник хлестал дождь, я подошел закрыть окно.
— Чем обязан?
— Хотела с тобой поговорить.
— О чем?
— Как там мой брат?
— А почему б тебе не навестить его самой, а?
Она отложила книгу. На ней был серо-зеленый кашемировый свитер, и в пасмурном свете ее глаза играли темной морской волной. «Ах, как хороша…» — беспомощно подумал я, на секунду забыв обо всем.
— Я понимаю, ты решил, что должен встать на чью-то сторону. Но ты ничего никому не должен.
— А я и не становлюсь. Просто я думаю, что… В общем, я, конечно, не знаю подоплеки, но время для этой затеи ты все равно выбрала неудачное.
— Неудачное?.. Наверное, все же стоит тебе кое-что показать. Смотри.
Она приподняла прядь волос у виска, и я увидел затянутое корочкой пятно размером с четвертак — пук волос был выдран с корнем.
— Это еще не все. — Она засучила рукав свитера. Запястье распухло, а на внутренней стороне локтя краснела глубокая лунка — садистский сигаретный ожог, изуродовавший нежную плоть.
— Что это?.. Камилла! Это Чарльз тебя так?
— Понял теперь? — бесстрастно спросила она, опуская рукав.
— И давно это началось?
Она не ответила.
— Я знаю Чарльза гораздо лучше, чем ты. Сейчас мне не стоит попадаться ему на глаза.
— Кто придумал, что ты должна переехать в «Альбемарль»?
— Генри.
— Скажи, при чем здесь вообще Генри?
Она молчала, и у меня мелькнула невероятная мысль:
— Или это он сделал?!
— Нет, конечно. Даже странно, что ты такое подумал.
— Теперь уж я не знаю, что и думать…
Солнце, выплывшее из-за тяжелой грозовой тучи, затопило комнату роскошным золотым потоком. Блики заплясали на полу, как на водной глади, все вокруг показалось сотканным из лучистой призрачной ткани, на фоне которой волшебным цветком распустилось лицо Камиллы. Я почувствовал яростное, почти непреодолимое желание схватить ее за распухшее запястье, вывернуть ей руку так, чтобы она закричала от боли, потом швырнуть на кровать, изнасиловать, задушить… Тут солнце скрылось, и наваждение рассеялось.
