– А ты бывал там? – усмехнулся Куценко. – Это здесь с нашим менталитетом все просто: случилась беда – зови друзей и сообща решай проблему. А там все по-другому. Все, понимаешь?! Встречаешься утром на работе с мужиками, они скалят в улыбке белые зубы, жмут краба, интересуются твоими делами… А на самом деле каждый за себя, и плевать ему на соседа, на коллегу, на товарища. И даже на родственников! И большинство наших в этой уродской стране становятся такими же уродами. Прям болезнь какая-то заразная.
– Да-а, – качает головой Илюха, – у нас тут погрязнее, похолоднее, победнее, а все-таки свое – родное.
– Это точно. Я как вернулся в Россию, так душой оттаял. И понял: больше отсюда – никуда!
Он и впрямь искренне радуется встрече: с лица не сходит улыбка, глаза горят. Однако кое-что настораживает. Во-первых, вид его оказался не таким уж и свежим: изрядная щетина на щеках, красноватые глаза с темными кругами вокруг, грязные засаленные волосы. А во-вторых, едва тот уселся на заднее сиденье, как салон наполнился стойким запахом сурового перегара.
Осторожно интересуюсь:
– Выходит, после возвращения жизнь наладилась?
– Не сказал бы, – протяжно вздыхает Куценко, радостная улыбка сменяется скепсисом. – С женой еще до отъезда в Штаты перестали понимать друг друга. Я же старше ее на семь лет, и когда уволился из армии, не стало ни приличного оклада, ни боевых, ни командировочных… Одна пенсия, которой еле на оплату квартиры и обучение дочери. Ну и началось. Чуть что, Машка орет: «Я не собираюсь записывать себя в старухи! Плевать мне на твой возраст, ранения и прочее! Семье нужны средства – устраивайся на три работы и паши с утра до ночи!» Пришлось устроиться и пахать.
– Успокоилась? – оглянулся Илья.
– Где там! Бывало, принесешь неплохую премию или калым – так дня не проходит, как она уж все спустила: кофточки, юбочки, туфельки, сумочки… и опять в крик. Так и жили. Наверное, потому и рванул в Штаты, что здесь ничего не держало. Но все же надеялся: устроюсь, разбогатею, вызову своих, и заживем по-людски…
– Значит, не вышло?
– Не вышло. Вернулся – дочь уже взрослая, на меня ноль внимания; жена смотрит волчицей, называет неудачником, а сама пьет и пропадает непонятно где. А в один прекрасный день… в общем, дошло до меня: так больше жить нельзя.
– Что-то я не пойму, – наморщил лоб Аркадий, – ты развелся?
– Конечно! – отвечает Куценко так, будто любой другой вариант был равносилен смерти. – Оформили развод, разменяли наши три комнаты в коммуналке. Жене с дочерью досталась однокомнатная на окраине, мне – заброшенный домишко с удобствами во дворе.
– Видели мы твою халупу. Значит, до сих пор не женат?
– Холост. И, представьте, счастлив.
Хлопаю друга по плечу:
– Это ж меняет дело, Борька! Значит, ты один?
– Один, как перст, – ворчит он и подозрительно интересуется: – А чему это вы так радуетесь? Будто я свежий анекдот рассказал.
– Не обижайся, брат, – мы ж не бедам твоим радуемся. Просто ехали к тебе с одним предложением, а наличие семьи предполагало некоторые проблемы.
– Нет у меня теперь этой проблемы… Валяйте, предлагайте. Только предупреждаю: законный отпуск у меня осенью, за свой счет из бригады не отпускают, а отпроситься смогу на один день, не больше.
– Боюсь, придется тебе завязывать с работой подчистую. – Смотрю за окно на просыпавшийся город, на залитые южным солнцем улочки. Впереди уже показались стрелы огромных кранов и портовые сооружения.
– Подчистую? – хлопает припухшими веками морпех.
– Ты не опаздываешь? – спрашиваю, не замечая его удивления.
– Пока нет.
– Илья, тормозни-ка здесь и подними стекла.
Автомобиль прижимается к бордюру под раскидистой кроной каштана. Я оборачиваюсь к сослуживцу и начинаю рассказ…
* * *
– Ха!! Напугали ежа голой жопой! – вскидывает руки Борька. – Подумаешь, секретная операция. Да если эти парни предлагают хорошие деньги, я ни минуты не стану раздумывать! Сколько они обещают?
Честно признаюсь:
– Точной суммы не озвучили. Вышедший на меня фээсбэшник уверяет, будто на вознаграждение я сумею оплатить операцию жены – это более трехсот тысяч – и купить отдельную квартиру.
– Ого! А гарантии имеются?
– Ни договоров, ни контрактов мы не подписывали; никаких гарантий, кроме честного слова. Но мужики, судя по первым впечатлениям, крутые и серьезные.
– Ну, если не обманут – я согласен.
– Отлично. Едем в порт…
– Как думаешь его «стирать»? – интересуется Супрун, когда крупная фигура Куценко исчезает за дверьми проходной.
– Да вот, сижу, ломаю голову.
– Есть у меня одна мыслишка.
– Предлагай.
– Ты заметил его состояние?
– Еще бы! С жуткого бодуна – руки трясутся, перегаром за версту прет, дня три не брился и под душем не стоял. В какой-то момент я даже пожалел о нашей поездке в Таганрог.
– Вот-вот! И мне показалось, что Борька растерял форму, – соглашается приятель. – Но потом присмотрелся – вроде ничего: мышцы не дряблые – видать, работенка не умственная; одышки нет, взгляд осмысленный. Надо бы узнать, в одиночку он водку глушит или с друзьями.
– Зачем это нам?
– Видишь ли, если бы не тот красный вросший в землю домишко и не работа в порту, то нашего Борьку впору было бы записывать в бомжи. Стало быть, и общается в свободное от работы время с такими же.
– Так-так, продолжай, – начинаю улавливать логику.
– Вот и надо прощупать почву – может, день-два назад кто из его дружков околел с перепою. Хоронить-то таких не шибко торопятся; стало быть, есть почва для работы мозга.
Я с сомнением качаю головой:
– Такое совпадение только по великой случайности происходит. Чтобы срочно понадобился труп, и нате вам – забирайте свеженького. Но мысль интересная…
Ростовская область
26–27 июля
Взъерошенный и довольный Куценко появляется через полчаса.
Плюхнувшись на заднее сиденье, он выдает:
– Готово! Нарисовал бригадиру грустную картину маслом.
– Отпустил?
– Куда он денется?! Отпустил.
– А чего наврал-то?
– Сказал, на похороны еду. Чем не уважительная причина?
– И кого едем провожать в последний путь? – улыбаемся с Ильей.
Борька отмахивается:
– Все дружки, слава богу, живы. Бригадир не спрашивал, кто помер, так поверил.
«Десятка» медленно отъезжает от проходной. Мы с минуту молчали, после чего слово берет Супрун.
– Борис, имеется одна формальность, которую необходимо выполнить до начала операции. Вот посмотри… – не отвлекаясь от дороги, протягивает он бывшему морпеху свой новый паспорт.
Полистав документ, тот восклицает:
– Балабанов Петр Валерьевич?! Ни хрена себе! С каких это пор ты им стал?
– С того дня, когда заключенный Супрун Илья Алексеевич бежал из колонии и сгорел в автомобиле вместе со своим закадычным дружком – Серебровым Аркадием Сергеевичем.
В подтверждении этих слов я разворачиваю перед Борькиным носом свою новую ксиву. Он глядит на разворот с фотографией и нервно чешет живот под футболкой:
– Хотите сказать, что и я должен… того… крякнуть?
– Типа да. Таковы условия наших работодателей. К тому же ответь мне, – обнимаю старого товарища, – разве это не шанс начать новую жизнь?
Куценко задумался, примолк.
Но долго думать он не умеет – стоит машине повернуть на знакомую улочку и остановиться неподалеку от скособоченного строения из рассыпавшегося красного кирпича, как он возвращается в реальность. Хмуро поглядев на свою халупу, Борис посылает в окно смачный плевок и машет ручищей-лопатой:
– Да и хрен с ним! Подумаешь, под чужим именем! Значит, и увольняться с порта не придется – верно?
– Видимо, так.
– Я и живу-то почти как бомж – кому мое имя нужно?! Помру, так соседи через месяц узнают – по запаху. Записывайте. Я согласный.
* * *
Совещание в салоне «десятки» длится минут сорок. Каждый предложил по варианту, после недолгих обсуждений решили действовать по плану Бориса. Он, как ни крути, местный и знает людей, способных помочь в деликатном деле.
Сначала заехали в магазин, потом двинулись через центр в зеленый уютный райончик…
– Нет-нет, на следующем повороте. Нам нужна улица Ленина. Ага, вот здесь направо и два квартала прямо, – командует Куценко. – Так, приехали. Высаживайте меня здесь, а сами езжайте к тому серому трехэтажному зданию.
– В глубине скверика?
– Точно. Я туда, понятное дело, идти не могу, да и вам обоим светиться не стоит – пусть кто-нибудь один спустится в подвал и спросит Пашу. Он такой… черноусый, узкоглазый и вечно поддатый. Башкир или татарин, в общем.
– Уверен, что он на месте?
– Сто процентов! Пашка и живет, и работает в подвале. Он там у них незаменимый: сторожит по ночам, зимой кочегарит, а сантехникой занимается круглый год. Больше ему и быть негде, – заверяет Куценко.
