Тропа потихоньку уводила группу вниз, в ущелье, и сосны остались вверху. Теперь в плотной тени Гешка мог различить лишь темные силуэты огромных валунов да трех-четырех солдат, идущих впереди него. Повеяло сыростью. Влажные, холодные, как мороженое мясо, скалы круто уходили вверх по обе стороны от тропы. Гешка смотрел на них, как голодный на еду.
– Что ты там увидел? – спросил Гурули.
– Посмотри, какая стеночка! И о чем только думают власти? Здесь же готовое место для международного альплагеря!
Прапорщик чертыхнулся:
– Не болтай, экономь силы.
Цепочка застопорилась. «Стой! Садись!» – прокатилась команда.
Прапорщик продолжал идти широкими шагами вниз. Гешка сел на камни, перешнуровал ботинок, потом стал рассматривать автомат. Яныш прохаживался по тропе, пулемет висел у него на уровне пуза, по локоть обнаженные руки, как на школьной парте, лежали на нем.
– Устал? – заботливо спросил Яныш. Гешка сильно кивнул и сделал измученное лицо. Яныш клюнул. – Может, помочь? – осторожно спросил он, на всякий случай тоже делая усталую физиономию, но Гешка в три секунды стащил с себя рюкзак.
– Так и знал, что ты мне поможешь… Вот рюкзачок… Плечи натер, гад.
Яныш, проклиная себя за милосердие, с сожалением вздохнул:
– Не, рюкзачок – это многовато будет…
Рыбаков водил дымящейся сигаретой над картой:
– Здесь – мы. Здесь – рубеж вероятной встречи с противником. Наша задача: занять выгодные рубежи…
– Короче, – перебил его Гурули, покусывая высохшую травинку. – Надо переться в горы. Я правильно вас понял?
Пепел с сигареты упал на кишлак Нангархар. Рыбаков стиснул тонкие губы:
– Да, если тебе так понятней, надо переться…
– Ты соблюдаешь питьевой режим? – спросил Яныш Гешку.
– А как это?
– Делаешь маленький глоток, полощешь рот, потом еще один. И еще. Жажда ослабевает, и ты не пьешь до тех пор, пока сможешь сдержаться.
– И где ты всему этому обучился? – изо всех сил удивился Гешка.
– Встали! – сказал Рыбаков и махнул рукой дозору.
Земля не хотела отпускать людей. После привала они сильнее стали ощущать свой вес.
«Нет, небо здесь не такое голубое, как в Серебряном Бору», – подумал Гешка. Он стал замечать легкий налет дискомфорта, будто сбился с пути и бредет сейчас совсем не туда, куда надо.
– Шире шаг! – поторапливал Рыбаков. Нетерпение вынуждало его все время выходить из строя, что было небезопасно, и сопровождать взглядом солдат, как стрелочник поезд. Он равнял парней по себе: нашла усталость – значит, жди, что молодые начнут отрываться от строя, как виноградины от спелой грозди. Только успевай их поднимать, разгружать да уговаривать по-доброму или матом. И ничего, действует. Как Иисус и разбойники на Голгофу – кряхтят, пыхтят, потом заливаются, но идут.
А Гешке это напомнило массовое восхождение на Эльбрус, когда из-за ураганного ветра на леднике замерзла группа чехов. Гешка поднимался в авангарде, в одной связке с опытными инструкторами, и, может быть, потому восхождение показалось ему весьма заурядным, а пасмурный день – не таким уж мрачным. По пути вниз инструкторы примкнули к спаскоманде, а Гешка спустился в лагерь один. Туристы-горнолыжники встретили Гешку как героя, немедля дали ему водки, раздели, растерли руки-ноги випротоксом, напоили горячим чаем, и Гешка вынужден был войти в роль, изображать смертельную усталость, недомогание, отчего ему по-настоящему стало гадко. Он презирал себя за то, что не пошел с инструкторами, и уже собрался было этой ночью подняться к Приюту Одиннадцати, чтобы утром перебраться на ледник, но спасатели неожиданно вернулись. Три истощенных, обмороженных с ног до головы альпиниста едва шли, опираясь на плечи спасателей. Еще двоих, уже остывших, тащили волоком в застегнутых на всю «молнию» спальных мешках…
Уже через час группа сильно растянулась на подъеме. Гешке и Гурули часто приходилось останавливаться и поджидать тех, кто выдохся и едва плелся.
– У меня уже не плечи, а сплошная рана! – бормотал долговязый, нескладный солдатище, согнувшись почти пополам. Под лямки рюкзака он просунул ладони. Лицо его было красным, как солнце на закате, особенно под глазами, будто он недавно принял стопарь.
– Не ной! – рявкнул на него прапорщик. Гурули мало чем отличался от солдата. Платок, который он носил на шее, был мокрым от пота, будто его только что выстирали.
– Я не ною, – огрызнулся солдат, плюнул тягучей слюной, облизнул сухие губы и пошел дальше. На каждом шаге он, как конь, кивал головой.
Гурули переложил пулемет на другое плечо. Дернул же за язык этого молодого сказать о ранах на плечах! Теперь у самого заболело, в самом деле, как свежие раны. Гешка догадался, о чем думает сейчас Гурули, но предусмотрительно отвел глаза в сторону. Верхом идиотизма было бы сейчас предложить прапорщику свою помощь.
Гешка не играл альпиниста, привыкшего к большим нагрузкам. Он в самом деле чувствовал себя вполне сносно и мог бы без труда догнать Рыбакова, который шел далеко впереди. Но он щадил самолюбие Гурули.
Прапорщик взял на себя ответственность за его жизнь. Он готовился к тому, чтобы отдать Гешке последнюю воду, последнюю банку каши, чтобы из последних сил тащить его на себе, и где-то в душе очень желал этого. Но реальность не вкладывалась в сценарий – Гурули потерял то значение, которое он определил себе накануне.
Спустя час после первого привала из цепочки стал вываливаться Яныш. Некоторое время он шел рядом с Гешкой и даже пытался разговаривать, делая вид, что только ради этого и оставил свое место в строю. Способность к разговору, впрочем, быстро иссякла; Яныш ограничился только одним вопросом:
– А что… альпинисты тоже… столько с собой… волокут?
– Бывает, что побольше. Одни карабины и крючья килограммов на двадцать тянут.
Еще через полчаса Яныш стал отставать катастрофически.
– Не путайся под ногами, – не совсем вежливо попросил Гурули.
– Дурацкие ботинки попались, – бормотал Яныш. – Все ноги натер…
«Это агония, – подумал Гешка без всякого сочувствия и даже злорадно. – Он уже подыскивает причину, он нас готовит… Еще немного – и каюк!»
– Бля! – сквозь зубы выдавливал Яныш и, морщась, до неузнаваемости уродовал лицо. – У меня уже хлюпает… Ноги до кости…
Гешка молчал. Он знал, что Яныш молит бога в уме, чтобы он предложил ему помощь. «Ну! Ну же! – мысленно подгонял его Гешка. – Признавайся, что сдох!»
– Яныш! – начал заводиться Гурули, когда солдат сравнялся с ним. – За мной никто не ходит! Марш на свое место!
– С-сучара, – кряхтел Яныш, сильно припадая на правую ногу. – Кто сшил эти идиотские ботинки? Рожу бы ему набить…
Он сделал попытку участить шаги, на метр обогнал Гешку, но уже через минуту окончательно изнемог, остановился, согнулся, упершись руками в колени, будто его тошнило.
– Рота ждать не будет, Яныш! – заревел Гурули.
Гешка впервые видел старшину таким злым.
– Сейчас… Минутку, – кивал головой Яныш, и лицо его сочилось потом.
Гешка присел, заглянул Янышу в глаза.
– Хреново, Рэмбо?
– Да… – с трудом разлепил Яныш губы.
– И без помощи ты теперь шагу не сделаешь, так ведь?
– Не издевайся, мерин. – Яныш, с трудом ворочая распухшим языком, сплюнул себе под ноги.
Гешкино самолюбие успокоилось. Поединок закончился. Яныш разгромлен. Яныш раздавлен. Яныш сдох !
Гешка молча стащил с него рюкзак. Тот даже не сделал попытки сопротивляться, наоборот, крутил плечами, помогая Гешке снять лямки.
Гурули вытер смуглое, лоснящееся лицо платком, высморкался и, похлопав Яныша по плечу, сказал:
– На гражданке до конца своей жизни будешь его поить. Понял, сынок?
Яныш понял. Он кивал, как китайский болванчик, но в его очумелых глазах не было ничего, кроме сиюминутной усталости и боли. Будущего для него сейчас не существовало, обещать он мог все, что угодно.
Рюкзак Яныша Гешка взгромоздил поверх своего, придерживая его обеими руками, как носят мешки с мукой. Идти так было страшно неудобно, лямки настолько сильно впились в грудь, что каждый вздох теперь давался усилием воли. Воспрянувший духом Яныш теперь уверенно шагал рядом с Гешкой, кидая на него понимающие взгляды. Пару раз, якобы машинально, он уходил вперед, а потом, остановившись, складывал на груди кренделем руки и ждал, когда Гешка его нагонит. «Отыгрывается, сволочь», – ругался в уме Гешка.
– Яныш! – вдруг рявкнул Гурули. – Пулемет где?
Солдат остановился как вкопанный, зачем-то похлопал себя по бедрам, оглянулся, посмотрел под ноги и моментально побледнел.
– Ах, сучара! – протянул он. – Кажется, я его оставил там, где снял рюкзак. – И резко повернулся к Гешке: – А ты что, пулемет не захватил?
Гурули стал громко сопеть. Гешка сбросил с себя оба рюкзака и сел на камни. Гурули сделал недоброжелательный жест рукой у самого лица Яныша и процедил:
