Светлой памяти Ильи Ильфа и Евгения Петрова
Часть первая
ПОТОМОК ВИКИНГОВ
Глава I. Страдания молодого Нарзанова
Вениамин Леонидович Нарзанов считал бога своим личным врагом. Вот уже три года — с тех пор как Вениамин Леонидович стал аспирантом кафедры философии — он вел с этим дряхлым, но живучим и коварным противником изнурительную воину: разоблачал его с университетской кафедры, предавал анафеме с трибуны Общества по распространению политических и научных знании. Лекции Нарзанов заканчивал необычайно эффектно и выразительно. «Итак, товарищи! — восклицал воинствующий атеист, сверкая очками. — В последний раз повторяю: бога нет! Я это вам сегодня доказал. В заключение же добавлю: вы все в той или иной мере являетесь родителями. Оберегайте же детей от христианства, буддизма, исламизма, методизма, адвентизма седьмого дня, баптизма, хлыстизма и прочих разновидностей духовной сивухи. Вопросы есть?»
Вопросы обычно не задавали. Слушатели почему-то особенно страшились адвентизма седьмого дня и спешили домой — спасать детей.
Молодой философ и в быту продолжал свою антибожественную линию. Он открыто выражал неприязнь служителям культа, вступал в диспуты с кладбищенскими старухами и даже крупно поскандалил однажды с соседом-баптистом, мешавшим своими псалмопениями готовиться Нарзанову к сдаче кандидатского минимума.
— Вот вы не верите ни во что, молодой человек, — съехидничал мстительный баптист, — это и заметно. Вам всего двадцать четыре года, а уже при очках, плешь преждевременная пробилась. Не пройдут даром кощунственные ваши речи… Геморрой скоро начнет мучить.
— Вырежу! — отпарировал Вениамин Леонидович, столь энергично вытолкнув это страшное слово, что псалмопевец даже вздрогнул, — А что касается плеши, то она всегда преждевременна. И вашу, между прочим, тоже своевременной не назовешь, гражданин баптист.
Противник, опозоренный, ретировался.
Читатель, должно быть, убедился, что в лице Вениамина Леонидовича Нарзанова он познакомился с убежденным атеистом, абсолютно лишенным каких-либо религиозных предрассудков. Однако нынче, блуждая по палубе, Нарзанов вел себя по меньшей мере странно и вовсе неподобающе воинствующему безбожнику.
Всякий раз, как теплоход, взревев могучим протодьяконским басом, разворачивался против течения, у Вениамина Леонидовича екало сердце, начинало сосать под ложечкой, и он, вперив затуманившийся от волнения взор в растущую будто на дрожжах, пристань, мысленно призывал: «Пронеси! Пронеси! Пронеси!..»
Все это сильно смахивало на молитву. Молодой философ был противен самому себе. Ему было стыдно, хотя он и не адресовался со своими «Пронеси!» к конкретному верховному существу, многократно развенчанному Нарзановым в пламенных лекциях. Но и это уже попахивало идеализмом.
Что же случилось с Нарзановым?
Он был влюблен. Влюблен в свою молодую жену — смешливую, подвижную и чуточку легкомысленную блондинку с невероятно большими, стреляющими во все стороны глазами.
Молодожены совершали свадебное путешествие. Сейчас они плыли по Волге. Затем намеревались пересечь Каспий и из Красноводска добраться до Бахкента, имея своей конечной целью нанести визит далекому дяде Феде. Он давно звал племянника погостить, «обозреть Бахкент — город-сад глазами диалектика».
Как всякий влюбленный, Вениамин Леонидович был чуточку идолопоклонником, готовым во имя своего кумира на всяческие безумства. А кумир требовал безумств.
Вот, собственно, почему новоиспеченный супруг и кандидат философских наук блуждал теперь по палубе и взывал к сверхъестественной силе. Дело в том, что в четырехместной каюте молодоженов пустовали две койки, и Лапочка (по паспорту — Анастасия) страшно переживала, как бы не явились «противные дядьки».
Лапочке почему-то казалось, что в их дивный, пахнущий клеенкой уголок должны вломиться именно дядьки, хотя не было никакой гарантии и от теток.
Вениамин Леонидович опасался грядущих гуннов-разрушителей медовой идиллии, пожалуй, больше, чем сама Лапочка-Настенька.
«Надо принять действенные меры! — думал Марзанов. — Давно пора».
«Действенные меры» состояли лишь в уже известных «Пронеси!»
Правда, Вениамин Леонидович, собравшись с духом, поинтересовался у капитана, почему в их каюте пустуют два места, но тут же раскаялся. Капитан удивленно вскинул брови и воскликнул:
— Как!? У вас свободные койки? Спасибо за предупреждение. Обязательно подкинем вам попутчиков.
Вениамин Леонидович окончательно расстался с душевным покоем. Ему мерещились во сне всклокоченные и потные верзилы, гнавшиеся по берегу за теплоходом, как гончие за зайцем.
* * *
Нарзанов, поправляя то и дело сползающие на кончик носа роговые очки, сидел на диванчике в своей обитой дермантином каюте, рассеянно листал томик Джона Локка и наслаждался восхитительным зрелищем: Лапочка расправлялась с ломтем соленого арбуза. Ее золотистые волосы лохматил теплый ветерок.
Вдруг в каюту ворвался протяжный пароходный рев. Нарзановы отшатнулись друг от друга, сердце Вениамина Леонидовича екнуло, под ложечкой защекотало.
«Ах, почему мы не поехали в двухместном люксе? Не понимаю!» — с раздражением подумал философ.
И тут же в его ушах раздался шипящий голос тещи, как бы отвечающий на вопрос: «Дети, вы должны ехать вторым классом. Не забывайте, дети, что ВАК еще не утвердила Венину диссертацию!..»
— К Саратову подплываем, — крикнул кто-то за окном.
— Слышишь, Веничек? Уже Саратов, — вздохнула Настенька и принялась опять за арбуз.
— Нет, это ужасно!.. Даже в самом слове «теща» есть нечто змеиное! — всердцах воскликнул Вениамин Леонидович.
Настенька удивленно вскинула на мужа свою обрамленную густыми ресницами ляпис-лазурь:
— Тебе плохо, Веничек? Идем на свежий воздух. Тебе необходим свежий воздух!.. Моя мама — не теща. Ты сам теща… Ах, мне необходим свежий воздух!..
Они вышли на палубу. Теплоход описывал громадную дугу, как бы расшаркиваясь перед городом, сбегающим с крутого яра к могучей реке.
Стоял неумолчный гомон. Пассажиры кричали, махали платками и шляпами, что-то доказывали друг другу, протягивая руки чуть ли не до самого берега. Казалось, помедли матрос минуту-другую бросить чалку — и вся эта бурлящая толпа ринется через борт и вплавь доберется до желанной пристани, за которой таятся бледные, вареные куры и другие дорожные деликатесы.
Особенно неистовствовали иностранные туристы. Они вихрем носились в своих спортивно-рекламных одеяниях от кормы к носу и от носа к корме, без конца щелкали фотокамерами и говорили что-то очень быстрое и непонятное. Впрочем, рослый англичанин, с льняными волосами, объяснялся более ясно. Он хватал первого встречного за пуговицу и выразительно кричал:
— О!
Это его «О!» было лучше всякого эсперанто. Все было понятно: красивый вид — «О!», громадный завод — «О!», брошенная на берегу ржавеющая сеялка — то же «О!».
И лишь двое пассажиров уныло поглядывали на пристань. Это были супруги Нарзановы.
— Нашествие двунадесяти языков, — проворчал Вениамин Леонидович, испытывая потребность что-то сказать.
Насчет языков он не ошибся. Тут же к Нарзанову подлетел глазастый итальянец и, сжав ему руку цепкими пальцами, завопил:
— Ви-и-и!! Са’атоу-у-у-у!
Вениамин Леонидович высвободил руку и проговорил не без злорадства:
— Ну, чего тебе? Чего экстазуешь, парлята итальяна!
Пылкий итальянец пришел в восторг. Он молитвенно прижал руки к груди, бросил огненный взор на Настеньку и больно, будто шилом, ткнув Вениамина Леонидовича пальцем в грудь, воскликнул;
— Ти-и!.. У тибе белль ба-ба!
Пока Нарзанов приходил в себя после лихого налета потомка Ромула и Рема, теплоход причалил, и по сходням хлынул человеческий поток, увлекший и окающего англичанина, и темпераментного итальянца.
Время стоянки тянулось для Вениамина Леонидовича невыносимо долго. Лапочка тяжело вздыхала и, часто мигая длинными ресницами, то и дело пугала мужа своими восклицаниями:
— Вот, кажется, идут двое… А вон бегут с чемоданами!
Наконец, трижды издав призывный рев, теплоход отвалил от причала. Супруги, радостные и сияющие, поспешили к своему арбузу. Но едва Вениамин Леонидович открыл дверь каюты, ноги его подкосились: на его диванчике полулежал пожилой человек в тюбетейке и силился оторвать ногу у жилистой курицы.
— Простите… — упавшим голосом пролепетал Нарзанов.
— Заходи, уртак, заходи с женой, гостем будешь! — радушно приветствовал его незнакомец, так и не оторвав, впрочем, ноги.
