Заступив первым вахтенным офицером, он тут же позабыл про инцидент с военным патрулем.
Ветер утих, но моросил холодный октябрьский дождик, предвестник низкого давления, за которым обязательно последует штормовой воздушный фронт. В природе, как и в жизни, нет постоянства.
Корабль вышел на простор Амурского залива. Осторожно, будто проверяя стальной корпус на прочность. Свободные от вахт офицеры по традиции сгрудились на ходовом мостике, провожая взглядами родной берег. Их никто не провожал, разве что одинокая женщина на улисском пирсе, появившаяся там неизвестно для чего. Только один человек на корабле знал, кого она провожает. Баранов с жадностью человека, оставшегося в пустыне без воды, рассматривал ее лицо в морской бинокль. Совсем не мираж виделся ему, на берегу стояла Марина. Ее образ пропал так же неожиданно, как и появился.
Между тем прошли под «Русским мостом», быстро покидая пролив Босфор Восточный. Люди на корабле почувствовали океанскую зыбь Уссурийского залива, выражающуюся в затяжной килевой качке. С усилением ветра над поверхностью воды накапливалась энергия, готовая в любую минуту превратиться в шторм. Перистые облака, подгоняемые ветром, ускоряли свое неземное движение с запада на юг, словно пытаясь убежать от надвигающейся бури.
— Ход, на средний, — жестко прозвучала очередная команда в машинное отделение.
Бурун за кормой посерел от усилий винтов, отчего движение корабля заметно ускорилось. Никто на мостике не обратил внимания, как по загорелой щеке командира ракетно-артиллерийской боевой части скатилась крупная слезинка, то отступала тоска по любимой женщине, превращаясь в печаль.
Корабельная жизнь шла по плану боевой подготовки, который никогда полностью не выполнялся на базе. Распорядок дня отрабатывался минута в минуту. За час успевали то, что не смогли бы на берегу за неделю.
— Вахтенный офицер, заданная скорость? — проверил бдительность командир.
— 14 узлов, — весело ответил Баранов.
— Увеличить до двадцати, — приказал командир.
Вахтенный тут же прокричал в переговорную трубу, напрямую связанную с постом управления машинами: «Скорость в двадцать узлов!»
На какое-то время ходовой мостик затих в ожидании чего-то важного. Корвет выходил на свою крейсерскую скорость, наиболее экономичную по потреблению топлива и составляющую около 80 % от максимальной скорости. Рабочую атмосферу главного командного пункта прервал громкий доклад сигнальщика: «Прямо по курсу рыболовецкий сейнер семафором сообщает о пожаре на нашем корабле».
Находившиеся на мостике люди засуетились одновременно, выискивая признаки пожара. Вахтенный офицер заерзал первым, глубоко втянул в себя чистый морской воздух и не почувствовал дыма. Куринов инстинктивно озирался по сторонам, также не находя угрозы.
— Горит труба! — прокричал снова сигнальщик.
Все повернули головы в сторону кормы, где из трубы вырывались двухметровые языки пламени.
— Рыбак предлагает помощь и спрашивает, что с трубой? — снова доложил сигнальщик.
Взгляды четырех пар глаз уперлись в командира. В них сквозило требование отдавать приказы, действовать, и Куринов, угадав причину возгорания, дал ответ с присущим флоту юмором:
— Передайте на сейнер, ничего страшного, просто испытываем новый вид топлива. — И с удовлетворением отметил, как спало напряжение, моряки заулыбались.
На самом деле от резкого увеличения скорости загорелись новые форсунки на котлах, обильно покрытые заводской смазкой.
Наступило время вечернего чая, двадцать один ноль-ноль. Именно этот отрезок корабельного времени используется в виде психологической разгрузки уставших за день офицеров. Немногочисленные посетители кают-компании мирно чаевничали, наблюдая по телевизору за футбольным матчем. В этот момент «психолог» — старший лейтенант Будкин, красный, как вытащенный из кипятка рак, с шумом ворвался в кают-компанию.
— Рановато давление поднялось, товарищ старший лейтенант, — неодобрительно высказался по его внешнему виду заботливый доктор. — Что с вами будет, если еще с месячишко женщину не увидите?
— Вам шуточки, а мне шею намылят, — ребром ладони провел по горлу старлей. — Папута повесил боевой листок с сообщением о конце света. Завтра наступит, какой ужас! Ему, видите ли, об этом передал по воздуху сам проповедник, — негодовал внештатный корабельный «психолог».
Воцарилась понимающая тишина. Некоторые офицеры посмотрели на портрет адмирала Ушакова, единственного святого из моряков, и торопливо перекрестились. К странностям корабельного химика давно привыкли, но в море, знали, следует быть предупредительным и незлым.
Корабль продолжал следовать к острову Матуа с таинственным, не совсем понятным для экипажа заданием. Между тем осталось незамеченным прибытие на борт корабля еще двоих моряков, там, на топливном улисском пирсе: флагманского специалиста штаба флота по ракетно-артиллерийской части капитана второго ранга Гуревича и отпускника-контрактника, двадцатитрехлетнего Андрея Смирнова, который запрыгнул на «подножку» корабля в самый последний момент, прямо с уссурийского поезда.
В родном поселке горно-обогатительного комбината жизнь показалась намного хуже корабельной, потому и не дотянул до окончания отдыха. Все там походило на военный гарнизон. Завод не останавливался ни днем, ни ночью. График жизни родителей однообразен: семь рабочих часов, домашний сон, очередная смена. И перспектива одинакова для всех там проживающих — в сорок пять пенсия, отдых с бутылкой водки и ранняя смерть. Да еще вечный страх потерять работу, который хуже смерти.
А во рту привкус железа, напоминающий о правильном решении — порвать с той красно-болезненной жизнью. Красной — от выделяемого производством тоннами в течение года серного ангидрида, газа, от которого в городском саду в день его приезда буквально за одну ночь побелели красные розы. Люди искали защиты и не находили, потому и шли в церковь в надежде на Спасителя. Лично ему надоели постоянные причитания пятидесятилетней сестры его матери, тетки Оли, о черной магии и о бессилии человека перед злом. Вот Андрей как-то и предложил ей выговориться, спросив:
— А любовь может уничтожить черная магия?
— Перестань, какая любовь! — замахала руками тетка в сильном испуге. — От любви до ненависти — один шаг. Сегодня любишь, а сделал поперек тебя, и уже ненавидишь человека, которого вчера любил. Казалось, что любил, а сколько предательства! Только подушка да родная мать ближе всех. В любовь я не верю! А вообще, кому какая стезя начертана свыше. Не знает человек своего пути жизненного. — Бледное ее лицо вдруг порозовело, глубокие морщинки вокруг глаз разгладились. — Может, я эту любовь через себя не пропустила, потому так и говорю. Только Господь поможет, а не любовь!
Тетка Оля протянула Андрею маленький серебряный крестик и напутствовала: «Крест защищает человека! Носи его обязательно!»
Андрей, не поблагодарив, машинально положил крестик в карман рубашки.
Не менее странная встреча случилась и на обратном пути. В поезде «ГОК — Владивосток» проводница принесла чаю. Собралась уходить, но обернулась в дверях на единственного пассажира купе и стеснительно спросила:
— Не хотите приобрести лотерейный билет?
— Куплю, но вы гарантируете выигрыш?
Женщина испугалась и стала оправдываться:
— Не могу гарантировать. Наверное, вы ничего не выиграете. Нам дают билеты для распространения. Я не могу вам обещать даже одного рубля. — Она смотрела на него виновато и беззащитно.
— Вы так никогда не продадите ни одного билета. Посмотрите, как навязчиво рекламируют ненужные вещи фирмы и компании! А вы? Просите, извиняетесь. Сказали бы, выручка пойдет на детский дом. Вот тогда и купят, — попытался подсказать правила торговли Андрей.
Женщина молча забрала со стола лотерейный билет.
— Давай, давайте билет. Покупаю! — остановил он проводницу и, отсчитывая деньги, добавил: — Врать вы не умеете!
— Не умею, — честно и просто произнесла молодая женщина и присела на самый край полки. — До Владивостока поедете один. Билеты на «вертушки»[20] брать не хотят.
— А где вы учились, работали до того, как стать проводницей? — спросил Андрей, чтобы поддержать разговор.
— В школе гоковского поселка. Институт закончила, там и преподавала русский язык. А уже месяц работаю здесь. На три тысячи больше получаю, — буднично, как старому знакомому, ответила проводница.
Андрей заглянул в ее глаза, голубые, как светлые весенние воды. Только сейчас заметил веснушки на ее вздернутом маленьком носике, отчего захотелось поцеловать в заостренный кончик, но нашел в себе силы отвести взгляд.
В этот момент на глаза попалась надпись на алюминиевом подстаканнике: «1945–2017», а над ней выгравирован орден Победы и надпись — «Слава народу-победителю».
