Глеб понимал. Перед командировкой в Латвию у него состоялся с генералом весьма неприятный разговор, полный туманных намеков и не очень хорошо скрытых угроз. Верещагин требовал, чтобы после завершения акции Грин ликвидировал свою напарницу, в противном случае уничтожению подвергнется он сам. Глеб тогда не подчинился и, несмотря на опасность, уцелел. И вот теперь старая песня зазвучала вновь. Старая песня о главном. О том, что все мы смертны, а некоторые – намногосмертнее остальных.
Решив не отвечать на риторический, а потому совершенно бессмысленный вопрос, Грин неопределенно хмыкнул. Он не знал, зачем согласился работать на кремлевских вождей, ежедневно, если не ежеминутно, рискуя своей головой. Он понятия не имел, какой срок отмерен ему на земле и что ожидает его в ближайшем будущем. Несомненным было одно: он, Глеб Георгиевич Грин, не мог долго существовать вне экстремальных ситуаций. Возможно, его организм был устроен таким образом, что требовал гораздо больше адреналина, чем кровеносная система обычных граждан. Возможно, это было просто какое-то неизвестное науке психическое отклонение. Но факт оставался фактом – всю свою сознательную жизнь Грин ходил по лезвию ножа и не желал спускаться на землю.
Видимо, понимая, какие мысли бродят в его голове, Верещагин не стал настаивать на ответе. Помолчал немного, держа руки заложенными за спину, раскачиваясь с пятки на носок. Посопел, поиграл кустистыми седыми бровями, сообщил Грину, где, когда и как его встретят, и сунул ему руку на прощание. Большая генеральская ладонь оказалась слегка влажной на ощупь. Пожимая ее, Грин подумал, что Верещагин, при всей своей напускной важности, как раз и осознает себя той самой мышкой, которую могут прихлопнуть, не моргнув глазом. Но ему не стало жаль старика. Он не любил проявлять жалость и терпеть не мог, когда жалели его самого. Среди того небогатого спектра эмоций, которыми наделил его создатель, не было места тем, которые мешали Грину функционировать в заданном режиме.
Иногда он казался самому себе запрограммированным роботом.
Очередная аудиенция у Астафьева произвела на Грина гнетущее впечатление. Каким бы лощеным, целеустремленным и энергичным ни выглядел президент, было заметно, что это лишь маска, призванная скрывать его истинное состояние. Грин отметил про себя, что Астафьев не так уверен в себе, как прежде, зато гораздо более многословен, отчего понимать его было сложней, а не проще.
Еще не зная, в чем дело, Глеб проанализировал поведение президента, его мимику, жесты, фразы и пришел к выводу, что, по-видимому, того сильно беспокоят приближающиеся выборы. В этом не было ничего странного. На его месте нервничал бы любой.
Его окружение, даже ближайшее, подчинялось ему все менее охотно. Он ездил по стране и миру гораздо чаще, чем любой другой президент, но каких конкретных результатов он добился? Инициированные Астафьевым реформы и проекты оставались лишь в виде письменных пожеланий. Если не считать снятого с должности мэра Москвы, все остальные чиновники в высших эшелонах власти продолжали сидеть на своих теплых местах, методично опустошая государственную казну. По многим позициям премьер-министр уверенно опережал президента и явно намеревался поучаствовать в выборах. Были ли у Астафьева шансы победить в этой гонке?
За минувшие годы он научился говорить с апломбом и даже делать резкие заявления, но у Силина это все-таки получалось убедительнее. Да и эффективность работы Астафьева от этого не повысилась. Можно сколько угодно отрабатывать перед зеркалом позы и разные значительные выражения лица, но они годятся разве что для телевизионных роликов, а в переговорах с лидерами западных стран значат не слишком-то много. Выстраивать имидж это совсем не то, что выстраивать вертикаль власти. Первое пока что давалось Астафьеву значительно легче, чем второе.
Еще не отдавая себе отчета в том, что его рейтинг продолжает неуклонно падать, он продолжал неприлично часто «светиться» на телеэкранах и в Интернете, добиваясь тем самым прямо противоположного эффекта. Мировые лидеры, запутавшиеся в обилии произносимых Астафьевым речей, стали постепенно терять к нему доверие. Даже в среде обычных российских обывателей начал возрастать скептицизм по отношению к деятельности президента. Его заявления перестали восприниматься серьезно. «Возможно, – думал Грин, – Астафьев утратил чувство меры и чувство реальности. Сказать ли ему об этом прямо? Или разумней промолчать, предоставив Истории решать судьбу российского президента?»
Так и не приняв окончательного решения, Глеб сел в присланный за ним лимузин и поехал в «Горки-9», находящиеся всего в паре километров от «Горок-2», где жил и работал Ленин. Впрочем, ездой это было назвать нельзя. Машины еле-еле ползли по столичным улицам, а потом лимузин и вовсе застрял в одной из знаменитых рублевских пробок. Надо полагать, недавно сам Астафьев или Силин, а возможно, оба проследовали из Кремля домой со своими кортежами, длинными, как железнодорожные составы.
Стараясь не нервничать, Грин терпеливо сидел на заднем сиденье. Из затора лимузин выбрался, когда уже совсем стемнело. Разобраться, куда он мчится по Рублево-Успенскому шоссе, человеку несведущему было бы сложно, поскольку населенный пункт под названием Горки на картах не значился. Впрочем, для Грина это не составило бы проблемы. Например, местонахождение президентского жилища можно было вычислить по рекламным объявлениям продавцов элитной недвижимости, которые не забывали упомянуть о соседстве с VIP-объектом. Кроме того, близость «Горок-9» ощущалась по косвенным признакам – дорожные знаки гнали потоки автомобилей по федеральной трассе без остановок и съездов. Обочин видно не было. Вот по этой двухполосной дороге лимузин и подкатил к неприметной будке дорожно-постовой службы, охраняющей здоровенные железные ворота.
Дэпээсники вразвалочку приблизились к машине, перебросились парой фраз с водителем, заглянули в салон, потребовали у Грина пропуск. Покончив с формальностями, они пропустили прибывших в святая святых, где вместо живописных окрестностей высились высокие заборы – главная примета любого объекта. «Мы поехали за город, а за городом дожди, – вспомнилось Грину, – а за городом заборы, за заборами вожди». А еще он спросил себя, не в этих ли самых Горках проживал когда-то дедушка Ленин?
Чуть ли не впритирку с забором лимузин проехал еще с полкилометра, преодолел еще пару ворот, один шлагбаум и, наконец, добрался до места назначения. Через десять минут Грин предстал перед Президентом России, принявшим его в рабочем кабинете.
Одет Астафьев был простецки – в фланелевую голубую рубаху, великоватые джинсы и тапочки с меховой оторочкой. Несмотря на столь уютный, домашний вид, был он напружинен и собран, как лев перед прыжком. Сходство с царем зверей придавала ему лобастая, массивная голова и внимательные, немигающие глаза, казалось, считывающие чужие мысли.
– Долго добирались, Глеб Георгиевич? – поинтересовался он, проницательно глядя на гостя. – Опять пробки небось? Ну ничего, обратно без помех поедете, с ветерком. – Он указал небольшой, аккуратной ладонью на свободное полукресло, сам устроился за письменным столом перед раскрытым ноутбуком и попросил: – Прошу вас максимально сосредоточиться, Глеб Георгиевич. Информация, которую я намерен вам сообщить, архиважная, требующая тщательнейшего осмысления. А чтобы простимулировать работу наших мозгов, выпьем-ка горячего чаю. – Астафьев заговорщицки подмигнул. – Возражений, надеюсь, не будет?
– Не будет, – позволил себе улыбнуться Грин. – С удовольствием выпью чаю.
– Вот и отлично, – бодро воскликнул президент.
Через считаные секунды в кабинет впорхнула румяная толстуха с заголенными руками, вкатила тележку, поставила на стол два подноса и, пожелав мужчинам приятного аппетита, была такова. Чай был зеленый, необыкновенно вкусный, с какими-то ароматическими добавками. К нему подали всевозможные шоколадные конфеты, пастилу, джем и пирожные.
– Люблю сладкое, хотя это и не полезно, – признался Астафьев. – С детства рос ужасным сладкоежкой.
Это неожиданное признание вдруг сблизило двух мужчин, сидящих друг напротив друга. Грин почувствовал себя так, словно беседовал с богом, спустившимся на землю. Подумать только, лидер великой державы, сидящий перед ним, азартно жевал конфеты и не скрывал, что питает к ним слабость. Это означало начало по-настоящему доверительных отношений. «Интересно, – подумал Грин, – что важное намеревается сообщить мне Анатолий Дмитриевич?»
Как будто прочитав этот вопрос, Астафьев допил чай, вытер губы салфеткой, откинулся на спинку кресла и, не сводя с Грина внимательных, выпуклых, темных глаз, сообщил ему о недавней встрече с Силиным. Слово «Китай» прозвучало тревожно и грозно, как набат. Хмурясь, Грин выслушал соображения Астафьева по поводу договора о долгосрочном сотрудничестве с Китайским Драконом. Как и Верещагин, Глеб не доверял китайцам и, когда президент закончил, медленно наклонил голову в знак согласия.
