"Охереть — не встать…"
Отца Елисея сменил на трибуне отец Егорий. Он кого-то клеймил и обличал. Дато не слушал, его охватило совершенно не свойственное ему состояние оцепенелого безмыслия. Толпа выла всё громче, потом вой перешёл в визг, резко оборвавшийся на высокой ноте, ко-гда отец Егорий рявкнул, простерев длань над скопищем особей, лишь внешне похожих на человеков:
— Введите ослушницу!
Откуда-то со стороны выгребли пустоглазые стражники веры. Они, придерживая за руки, подтащили к крыльцу тщедушное существо, оказавшееся, при ближайшем рассмотре-нии, девицей в бесформенном балахоне. Девчонку ноги не держали, её било крупной дро-жью.
— Чада мои, — заревел отец Егорий, — каков будет ваш приговор ослушнице? Изгоним ли мы её из святой общины, или позволим заблудшей душе узреть Сияние Логоса?!
Узреть Сияние! — крикнул один из стражников.
"Сияние…,! Сияние…!", — подхватила толпа.
Отец Егорий величественно воздел руки.
— Быть по сему!
Уже после, восстанавливая в памяти виденное, Илларион понял, что представление го-товилось заранее и преследовало сразу несколько целей. В том числе: повязать неофитов общим преступлением, а также опутать и запугать самого Иллариона.
Слова и жесты Багра послужили сигналом. Тот же стражник, подсказавший одурма-ненным людям слова приговора, извлёк из котомки, притороченной за спиной жертвы — ка-кой изощрённый цинизм! — моток заготовленной верёвки с уже завязанной на конце петлей, сноровисто, на манер метателя лассо, перебросил через толстый сук ближайшей сосны. Вто-рой стражник накинул на голову девицы капюшон и, надев поверх него удавку, слегка затя-нул узел.
К свободному концу шнура подбежали несколько неофитов, ухватились, оттолкнув стражника. Тот не возражал, отошёл в сторонку, словно он тут совсем ни при чём. Багор то-же помалкивал, а люди всё набегали, цеплялись за одежду "счастливчиков", повизгивая от возбуждения, разом потянули.
Щуплое тельце взметнулось над толпой, задёргалось, по босым грязным ступням по-бежала, закапала на землю влага.
Может, и к лучшему, что Илларион пребывал в странном, заторможенном состоянии, иначе…, а что иначе? Спасать бы бросился? А потом и его бы самого рядом…, или чего по-хуже.
В себя пришёл он только в поезде. Смутно помнил, как привезли на вокзал, вручили билет, посадили в проходящий поезд в СВ. Всё это время его опекал толстощёкий капитан милиции. Когда в мозгу прояснилось, до Иллариона дошло, что в закуску или в чай, предло-женные Багром, был подсыпан какой-то дурманящий препарат. Не наркота, отрезвление пришло без похмелья. Но психологически Дато был надломлен и, может быть, впервые в жизни по-настоящему напуган. Надо думать, подмешанная в пищу гадость вкупе со сценой насилия поразили отравленный мозг, оказав долговременное, подавляющее психику воздей-ствие. Ещё помнилось, как на обратном пути отец Елисей втолковывал: "Неофиты общины — всего лишь первая ступень, как у насекомых стадия личинки, которой ещё предстоит пре-вратиться в куколку, а уж потом, взломав панцирь невежества, выйти в мир в образе имаго, несущего Зарю Логоса. Долог и чреват болью путь превращений! Не всем дано пройти его до конца. К свету выйдут самые сильные и страшные мудростью своей благоприобретённой! "
А той личинке, что обоссалась, умирая в петле, было от силы лет шестнадцать. Кукол-кой ей уже не стать. В чём таком провинилась эта пигалица? А где-то, поди, мамка с папкой ищут родную доченьку, надеются.
Позже, значительно позже, может быть, год спустя, исчезли боязнь и подавленность, их сменила глухая неприязнь к поганым упырям, а в душе постепенно вызрела острая, со-вершенно не характерная для прожженного вора, жалость к изуверски убитой девчушке. Ка-залось бы, сам "костлявую" не раз за мослы щупал, а тут…
Кое-что из прошлого.
Отец Иллариона никогда не дружил с законом, сын пошёл по его стопам, а воровское ремесло не предполагает сердобольности. Наоборот, любое преступление предполагает на-личие жертвы, всё равно какой. Будь то материально ответственный завбазой Горпромторга или подпольный коммерсант, так или иначе эти люди становились пострадавшими. Благо-родных воров не бывает, и Дато не исключение. С детских лет отец — горячий грузинский парень, вдалбливал в Иллариона презрение к лохам-обывателям. И Дато никого никогда не жалел, но стать свидетелем хладнокровного убийства — уже перебор.
Конечно, к моменту его последнего освобождения, к сорока пяти годам по паспорту и к четвертаку по стажу Дато насмотрелся на всякое, и сам давно уже не боялся крови. Жало-стливые да прекраснодушные в уголовники не попадают, а если попадают, то не выживают. За редким исключением. Игорёк, например. Сам Дато мокрушников не уважал и не боялся. К акту убийства человека человеком относился с брезгливостью. Правда, была у него самого пара случаев, и оба вспоминались без тени раскаяния.
Первая история приключилась с ним давным-давно, в первые дни, когда Ларика пере-вели с "малолетки" на взрослую зону. К тому времени Илларион уже выучился управлять большегрузными машинами и его поставили на трелёвщик в напарники к длинному, костля-вому урке по кличке Лопарь. Какими соображениями при этом руководствовалось начальство, отлично знавшее за Лопарем биологическую тягу к активному мужеложству, непонятно. Был бы жив отец, зона бы встретила Ларика не в пример приветливее, а так… Грохнули папашу в пьяной драке, и остался малолетний преступник Илларион без протекции.
Ну, поставили и поставили, ан нет, оказывается ещё и подставили пацана, нашёлся среди лагерного начальства экспериментатор-извращенец. Дело прошлое, но Дато ни о чём таком не подозревал — сел в кабину трелёвщика и поехал.
Тайга, дебри, на полтыщи километров вокруг никакого нормального человеческого жилья, если не считать жильём лагерные бараки. Трактор ревёт и тянет за собой многомет-ровые хлысты — спиленные верхушки вековых сосен. Топливнывй чад и мошкара.
Лопарь заглушил движок, бросил: "Щас, погоди", — спустился по ступенькам на землю, отошёл в сторонку, огляделся.
— Эй, малый, подь сюды, дело есть!
Не таким уж и малым был в ту пору Илларион, вымахал поздоровее отца-покойничка, но по сравнению с Лопарем…
Какое такое дело появилось на пустой дороге — Ларик ни сном, ни духом, но раз на-до… Он выбрался из кабины и подошёл к напарнику.
— Погляди-ка, что там? — Грязный палец ткнул в чащу.
Илларион повернулся и… получил оглушающий удар по затылку. Очнулся почти сразу и несколько секунд ничего не мог понять. Почему кисти рук связаны и прикручены к довольно толстому суку на одном из хлыстов, да так, что он не смог бы встать с четверенек? Кто и зачем стаскивает с него штаны? Где напарник?
Ошеломлённый Илларион оглянулся через плечо, просёк, наконец, ситуацию и своё положение в ней, и его охватила ярость — это сначала, а потом пришёл страх. Лопарь расстёгивал ширинку и страшно сопел.
— А-а, оклемался, — просипел он, — щас я тебе вдую. Кому скажешь — насовсем в петухи попадёшь. А так, что ж, когда никогда подставишь очко втихаря, и все дела. Потерпи, мой сладкий, с недельку гноем потужишься, потом понравится. Сам проситься будешь. Можешь даже поорать маненько.
Скороговорка с придыханием от вожделения, слова страшные и грязные.
Невыразимый ужас почти захлестнул парня, но Илларион был не тем человеком, чтобы покорно ждать насилия. Он попробовал подобрать ноги, напрягся, стараясь разорвать верёвку или выломать сук. Ему повезло! Хлысты во время волочения тёрлись друг о друга, выбивались на поворотах из колеи, цеплялись за пни, теряя по пути сучья. Сук оказался надломленным, но до крайности возбуждённый Лопарь, привязывая пацана, надлома не приметил. Вот ему-то как раз и не повезло. Озверевший от ярости и ненависти парень, отломив деревяшку, извернулся и острым, зазубренным концом ударил насильника прямо в глаз. Он не боялся промахнуться, сизая морда казалась удобной, неподвижной мишенью, а бешенство придало быстроту, точность и силу каждому движению.
Смолистый шип, с хрустом вспоров веко, глубоко вошёл в мозг. Лопарь захрипел, Ил-ларион дёрнул руками на себя, верёвки соскользнули со слома, и напарничек повалился ли-цом вперёд. Расщепленный сук так и остался торчать в глазнице.
И во второй раз пацану повезло. Ангел-хранитель подсуетился, что ли? Чудо: ни на одежду, ни на руки Дато не попала ни одна капелька крови, а уж чего-чего, а уж чёрной, смешанной с дорожной пылью кровушки хватало.
Илларион, с грехом пополам подтянув штаны и придерживая их руками, доковылял до тёмной громадины трелёвочного трактора и принялся перепиливать верёвочный узел об острый край лестничной ступеньки. Миг, и путы опали. Ларик забросил скомканный шнур в ящик для инструментов, привёл одежду в порядок, и только тут обратил внимание, что где-то недалече ревёт мотор.
