— Не знаю.
— Пожалуйста, позвони! — почти выкрикнула она мне вслед, когда я уже выбрался из машины.
— Не знаю. Давай уезжай.
Я действительно ничего не знал. Ничего-ничего. Во мне все еще продолжалась схватка между Пивцовым и Голобладом. И смертный приговор Алине пока еще не был подписан. Но в любую секунду…
Она не подозревала об этом. И, наверное, стремясь поразить меня тем, какая она лихая наездница, со скрипом сорвала «порш» с места и, перестроив его в левый ряд под самым носом у «татры», начала стремительно набирать скорость. Я проводил ее взглядом и не спеша пошел к проходной на стоянку.
* * *
По дороге домой я купил спортивный костюм и поздно вечером, когда на улицах стало поменьше народу, прихватил с собой Бакса и сорок минут бегал трусцой по зеленым дворам Сосновой Поляны. Результат тренировки поверг меня в ужас. Я даже представить не мог, что нахожусь в такой плохой форме. Пробежав со скоростью пешехода не более пяти километров, я задыхался и ничего не соображал от усталости. Меня скрючило набок, а в ушах гулко бухал звук моего сумасшедшего пульса. Если бы вдруг оказалось, что не работает лифт, я не смог бы найти в себе сил на то, чтобы подняться пешком на четвертый этаж.
Но лифт работал. Я благополучно дополз до квартиры и, заперев за собой дверь, первым делом схватил с телефонного столика почти полную пачку «Парламента» и вышвырнул ее в открытую форточку. Больше курева в доме не было. Одним широким жестом я сжег за собой мосты и, размышляя о том, что дней десять придется скрипеть зубами, отправился в душ.
Дней десять… Потом станет легче, и навязчивые мысли о сигарете оставят меня в покое. Я легко смогу пробегать не пять, а двадцать пять километров. Я превращусь из узника Бухенвальда в нормального мужика. Я сумею набрать хоть какое-то подобие формы, которая мне сейчас просто необходима. Все будет отлично… Вот только первые десять дней без табака — они для меня обернутся кошмаром. Я ожидал этого с трепетом. Но с другой, стороны, мне очень хотелось проверить, сумею ли я победить в этой схватке с самим собой и бросить курить.
Я выбрался из-под душа и, закутавшись в огромную махровую простыню, устроился в кресле около телефона. Бакс, роняя на ковер тягучие слюни, лежал у меня в ногах. На часах было полпервого ночи — для Татьяны детское время, — и я решил, что не помешало бы позвонить ей, узнать, как в мое отсутствие обстоят дела на улице Ленсовета.
— Отлично, — сообщила Татьяна, ответив на мой звонок. — У нас все хорошо. Правда… — она замялась. — Ладно. Расскажи лучше, как у тебя? Где шляешься?
У меня не было никакого желания мучить себя выдумыванием вранья, и я попробовал уйти от ответа. Но от Татьяны не так-то легко отделаться.
— Нет, все же скажи. — Она вцепилась в меня, как репейник в собаку. — Ты нашел себе бабу? Спонсоршу? Интересно, и кому ты можешь быть нужен? Какой-нибудь грязной бомжихе? Вы с ней живете в подвале? — Она не давала мне вставить ни слова. — На какие средства вы существуете? И куда ты дел очки? И зачем тебе паспорт?
Когда через десять минут фонтан вопросов иссек, я вздохнул с облегчением.
— Таня, — расскажи, как девчонки? Как твой новый муж?
— Муж… — Я представил, как Татьяна, стоя у телефона в коридоре нашей коммунальной квартиры, безнадежно махнула рукой. — Муж…объелся груш. Слава, у нас продолжаются не приятности с осетинами. Они просто посходили с ума. Впрочем, долго рассказывать.
— Время есть. Расскажи.
— Да нет… Ерунда… — замялась Татьяна. — Справимся сами. А тебя я прошу об одном. Ни под каким видом, ни трезвый, ни пьяный не появляйся здесь в ближайшее время. Ты можешь это мне обещать? А, Слава?
Я слишком хорошо знал Татьяну и был уверен, что никакой другой информации, кроме той, который она сочла нужным поделиться со мной, мне из нее не выжать. Ладно, узнаю все сам.
— Хорошо. Не появлюсь в ближайшее время, — разродился я обещанием, сознавая, что никогда его не сдержу. — Буду звонить.
— Конечно, звони. — Татьяне, кажется, не терпелось поскорее завершить разговор. — Слава, у тебя все? Уже поздно…
Мы попрощались, я положил трубку и долго сидел, откинувшись в кресло и сокрушаясь о том, что надумал бросить курить. Мозги без табачного допинга работали нехотя, упорно не желая придумывать, как же мне поудачнее встрять в войну с осетинами, которая разгоралась — я был в этом уверен — на улице Ленсовета. А может быть, не спешить и понаблюдать за ее развитием из-за угла? Пустить все на самотек и, дождавшись момента, ударить по противнику с тыла? Самым мерзким во всем этом было то, что я не ощущал себя «свободным агентом», вольным поступать так, как сочту нужным. Плотной сетью меня опутывала необходимость в первую очередь выполнить задание Голоблада, и двое чересчур деловых, которых я должен убрать, маячили передо мной на переднем плане, заслоняя собой и Татьяну, и дочек, и осетинов. Перетасовать что-то в этом раскладе я был не в силах. То, на что закодировал меня Голоблад, было по сути своей проклятьем, от которого, наплевав на все остальное, надо срочно избавиться. А чтобы избавиться от него, мне завтра (крайний срок — послезавтра) придется уехать из города на несколько дней. Или на пару недель? Или на месяц? Я точно не знал, у меня даже не было четкого плана действий. Но как бы ни затянулась командировка, а оставлять свою семью без присмотра я не хотел. Мало ли что может случиться.
Кому доверить Татьяну и дочек, я придумал ровно в два часа ночи, когда уже забрался в постель и выключил свет.
Алина!..
Бакс нахально влез на кровать, и я, дождавшись, когда он поудобнее устроится у'меня в ногах, ловко ткнул его пяткой.
— Убирайся в кресло, засранец!
Стаффордшир, крякнув, шмякнулся на пол.
…Конечно, Алина! Это будет мой самый удачный выстрел. Я убью им сразу двух зайцев. Первый заяц — то, что нескромно одетая девочка в лиловых босоножках-колодках, прошедшая школу спецподготовки, обладает широким спектром возможностей для того, чтобы прикрыть и Татьяну, и моих дочек. В этом она легко даст сто баллов вперед любому Валере. А поэтому грех ее не использовать.
Заяц второй:
Грех ее не использовать, а поэтому грех отдавать ее какому-то неизвестному мне ликвидатору. Отличный повод для того, чтобы объявить амнистию и выделить Алине путевку в дальнейшую счастливую жизнь. А господин Голоблад может заткнуться. В поединке с Пивцовым он проиграл. Инструкция будет нарушена, никого списывать не придется.
Я принял решение. Я освободил свою душу от скверны. И закрыл глаза. И сразу спокойно заснул.
И приснился мне еще один заяц. Маленький и пушистый, он сидел под. кустом и орал:
— Эй, Пивцов! А про меня ты, что ли, забыл? Так я же есть тоже раненый, как и те двое. Алина останется жить — это раз. Два — приглядит за твоим семейством. А я — это три. Я — то, что она будет наведываться к тебе, чтоб повозиться с тобой в постельке. Слышь, Пивцов? У нее реальные ножки, Пивцов. И попа, как у бушменки. Вот только сиськи не очень. Размер второй? Как считаешь?
— Пошел в задницу! — огрызнулся я. — Не твое дело.
— Да ла-а-адно, — не унимался заяц. — Чисто правильная коза. А имя какое — Алина! Супер!
Алина…
Супер!
Алина-Алина… Заяц убрался под куст, и я его больше не видел. А вот Алина мне снилась всю ночь. Я ощущал ее гладкую кожу. Я целовал ее в нежные губы. Жарко сжимал ее в железных объятиях. Читал ей с выражением Брюсова и Есенина.
Я вздыхал… Я ворочался… Я чмокал губами и дрыгал ногами… Я бормотал какую-то чушь… В общем, вел себя во сне непотребно, и хорошо, что меня никто не мог видеть. Разве что стаффордшир, но он спал в другой комнате, свернувшись калачиком в кресле. Смертельно обиженный на меня за то, что я пнул его пяткой.
* * *
Если быть математически точным, то точка номер двенадцать была вовсе не точкой. Скорее — отрезком, участком Варшавской улицы длиной в триста метров, где на обочине должен быть припаркован «Москвич» с московскими номерами и табличкой «Я путаю педали» на заднем стекле. Водительская дверца не заперта, под правым ковриком — ключи и техпаспорт. В багажнике — огромный рюкзак, в рюкзаке — снаряжение, подготовленное для меня по пятому списку. Если на это снаряжение наткнутся менты, они просто окаменеют от удивления.
Я очень надеялся, что никто ни на что не наткнется. Мне не хотелось неприятных сюрпризов.
Ровно в десять часов утра я выбрался из такси на Варшавской улице, и сразу же мне в глаза бросился дряхлый зеленый «Москвич» с ржавыми крыльями. Я прогулялся мимо него, внимательно прочитал табличку на заднем стекле и зашел в небольшой продовольственный магазинчик. Минут пять я стоял и грустно разглядывал богато украшенную яркими пачками сигарет витрину, потом достал из кармана мелочь и высыпал ее на прилавок.
