Кости Фролова и еще пятерых бойцов, трое из которых были из отделения Аникина. Еще когда в яме было чуть меньше метра, стала прибывать вода. Комбат торопил. Надо было окапываться, так как ожидалась контратака со стороны города. Убитых пришлось хоронить прямо в эту воду. Бондарь все же успел сколотить что-то вроде настила. Его положили на чавкающее, серо-желтое дно ямы, а уже на него — убитых.
Голодное, продрогшее до костей отделение Аникина вычерпывало до жижи раскисшую от распутицы землю на левом фланге села.
— И еще эти тучи… сплошной пеленой, — бубнил Зайченко. — Словно в саван тебя закутывают…
— Заткнись лучше! — зло одергивал его Попов. — И без тебя тошно…
Остальные молча рыли раскисшую землю. Но их лица красноречиво подтверждали, что в душе каждого — та же картина.
Только сержант Бондарь времени не терял. Уже оттяпал полствола у приземистой, но крепенькой яблони с обломанной снарядом кроной. Не успел он приладить к колесу пулемет, как серое предрассветное небо наполнилось гулом авиационных моторов. Гул нарастал из-за Буга. Оттуда, с левого берега, несколько часов назад батальон форсировал на лодках ледяную гладь реки. В расположившейся неподалеку Киндиновке еще гремели выстрелы. А может, соседи из гвардейской стрелковой дивизии решили с ходу, без передышки, войти в город. Судя по нарастающему в небе гулу, наземную операцию по освобождению Николаева решили поддержать с воздуха. И поддержку оказали немалую.
Одно за другим над головами аникинских бойцов величественно прошли несколько звеньев «горбатых». По флангам, в охранительных двойках, их сопровождали несколько «Як-9». «Илы» шли так низко, что кто-то поневоле даже пригнул голову, когда их черные разлапистые силуэты заслонили небо над головой. Зримая мощь авиационной поддержки действительно впечатляла. «Ух ты!» — не сдерживая радостных эмоций, тут же оживились солдаты. Все как один провожали восхищенными взглядами краснозведные самолеты. Один только Бондарь не пялился в мутно-серое, будто не проспавшееся, небо. Он спешно крепил к колесу сошки своего «дегтяря». Так дружелюбно, на мирный ремесленный лад, называл боец свой пулемет.
Немецкие истребители возникли в небе неожиданно. Вначале в мерный, низкий гул вклинился резкий, завывающий рев. Тут же из-за Киндиновки появились и «крестовые»: сначала пара «Фокке-вульф-190», а следом — пара «Мессершмиттов». Тут уже одним наклоном головы не обошлось. «Мессеры», на бреющем полете проревев прямо над позициями батальона, плеснули в бойцов одну за другой две очереди, заставив всех броситься плашмя прямо в чвакнувшую, обдавшую ледяным холодом грязь.
Всех, да не всех… Бондарь, крутанув колесом, пустил вдогонку ведомому «мессеру» ответную порцию бронебойного свинца. Очередь не причинила самолету никакого вреда. Но, видимо, внимание фашистского летчика Бондарь на себя успел-таки обратить. Фашист не спеша развернулся, видимо, по ходу пытаясь сообразить, что за букашка там, на земле, осмелилась огрызнуться в адрес непобедимого аса.
С такой малой высоты немецкий летчик наверняка заметил фигуру Бондаря. Все полегли кто куда, стараясь зарыться поглубже в спасительную жижу, а этот вызывающе торчал один в поле воин, со своей импровизированной зенитной установкой.
Старший сержант, словно испугавшись, что фриц сейчас улетит, так и не дав ему второй попытки, вдруг призывно замахал ему руками. Потом, согнув свою правую в локтевом суставе, Бондарь стукнул по ней левой. Соорудив эту недвусмысленную композицию, он величественно потряс ею в воздухе, прицелив торчащую правую прямо в немца. Как выяснилось, зрение у фашиста оказалось хорошее. Так же верно он воспринял немое послание, столь наглядно продемонстрированное Бондарем. Более того, международный язык, на котором так доходчиво изъяснился сержант, по всему, здорово задел немчуру. «Мессер» вдруг взял резко вверх и взвился свечой к серой пелене туч. У самой облачной кромки, как у грязного потолка, он мастерски вошел в «мертвую петлю» и по изящной дуге ринулся к земле. Бойцы, как завороженные, следили за тем, что вытворял в воздухе немец. Действительно, ас, будь он трижды проклят. Страх нагоняет, показывает: вот, мол, смотрите, с кем вы связались, сейчас, мол, ваша смерть и пожалует.
Наблюдал за ним из своей землеройной позиции и Аникин. Он уже понял замысел немца. Летчик до метра рассчитал траекторию выхода из «мертвой петли». Дуга ревущей, обвешанной крестами машины должна была разомкнуться как раз над их головами. Тогда немец и пройдется еще разок по ним своей авиационной пушкой, только теперь уже наверняка. Фашист приготовил свою «мертвую петлю» для них и теперь готовился закинуть ее на манер лассо и затянуть удавкой на шее отделения. А все из-за Бондаря, будь он неладен.
— Богдан Николаич!… Прячься! Прячься!… — закричал Аникин что есть силы. Бондарь ничего не слышал, кроме стремительно нарастающего рева. Самолет, уменьшившийся в вышине до еле заметного крестика, падая, вдруг ужасающе вырос. Он продолжал расти, заполнив невыносимым ревом моторов полнеба. Раскинув свои хищные черные крылья, «мессер» несся прямо на Бондаря. И тут сержант открыл огонь. Пригнувшись, вцепившись обеими руками в пулемет, Бондарь жал на курок с такой силой, как будто от этого зависела интенсивность и точность стрельбы.
Очередь, пущенная в сторону «мессера», нащупала машину не сразу. Летчик успел пустить ответную ленту трассеров. На миг две эти ленты пересеклись в воздухе. В следующую долю секунды пули «дегтяря» словно выпутались из цепкой вязи немецкой пушки и ударились в нос самолета. Брюхо фюзеляжа испещрила целая горсть дырок и вмятин.
Бондарь, поворачивая свое колесо, до последней свинцовой капли выжимал боезапас из своего пулемета. Самолет черной тенью пронесся над ними. Показалось, что попадания Бондаря не нанесли «мессеру» никакого урона. Но откуда-то из хвостовой части удалявшейся машины вдруг повалил черный дым, и ровный ход ее как-то рвано дернулся. Весь «мессер» полыхнул огненно-рыжим пламенем и, будто наскочив на невидимую воздушную кочку, неловко кувырнулся и врезался в землю. Столб огня и иссиня-черного, как смола, дыма поднялся в серое небо.
— А здорово Богдан Николаич того «мессера» запалил… — произнес вдруг Зайченко. — Будто полено какое-нибудь… сосновое…
Все согласно и дружно закивали. Бондарь довольно хмыкнул и смущенно потупился. Не привык он к похвалам в лицо.
— А мы так и не обмыли «мессера»-то… — как-то задумчиво, интригующе продолжил Зайченко.
Похоже, что не одному Аникину разговор о колесе напомнил о сбитом Бондарем «Мессершмитте». Зайченко вдруг оттянул ворот своей телогрейки и достал оплетенную лозой бутыль. Объему в ней было не меньше двух литров. Сквозь решетку лозняка в тусклом свете горящего пламени проглядывало темно-рубиновое содержимое бутыли.
Тесное пространство блиндажа запрудили восхищенные возгласы и междометия.
— Ну ты даешь, Зайченко!…
— Чисто фокусник!…
— Это чё это?… Вино, что ли? — на лице Попова изобразилась явная досада.
— Дак это ж компот. Вот бы первача.
— А ну, давай, раскупоривай… Щас попробуем, что за компот…
— Э, может, кружки возьмем.
— А ты чё, с микробами?
— Щас я те сделаю микроба, под глазом…
— Ладно, хорош митинговать, — по-командирски осадил Аникин закрутившиеся вокруг бутыли разговоры. Приняв драгоценный груз из рук торжествующего Зайченко, Андрей вытащил из горлышка деревянную пробку. Духмяный до терпкости аромат пахнул изнутри, сразу перебив кисло-резкую вонь сохнущих портянок. Это был не запах… какой-то небывалый цветочно-медовый аромат. Пахло тем самым, о чем говорил Зайченко, — весной, близким миром. Жизнью пахло. Все это и еще масса каких-то неуловимых, в глубине самой души запрятанных движений было собрано-сжато, упрятано в эту плетеную бутыль. Как запечатанный в лампу джинн.
— Ух ты, пахнет… — ошарашенно выдохнул Зайченко. Все дружно потянули носами и также дружно заохали. Даже на лице Попова, сторонника первача и противника компотов, разгладилась и исчезла гримаса недовольства.
— Теперь поняли, как в разведку боем надо ходить?… — торжествующе произнес Зайченко. Его просто распирало от произведенного эффекта.
— Ладно, разведчик… Завтра покажешь свою разведку боем… на правом берегу Днестра… — добродушно отозвался Аникин. — Думаю, к утру вино из голов наших чугунных выветрится. Так что давай, запускай, фокусник, свой трофей по кругу. Чего, в самом деле, с кружками заморачиваться… Тебе и начинать. Как добывшему трофей.
— Тем более что закуски на него не требуется. Это ж компот… — гнул свою линию Попов.
Зайченко, вмиг посерьезнев, проникшись, так сказать, порученной миссией, с той же торжественностью сделал порядочный глоток.
