К высадке десантники подготовились основательно. Проработали план порта, наметили главные объекты захвата — верфь, складские помещения, судоремонтные строения, здание портовой администрации и железнодорожную станцию. Каждая группа с закрытыми глазами могла нарисовать маршрут следования к своему зданию. Подошли к портовой пристани ночью, на семи лодках, в каждой — группа со своим маневром и своей целью.
Вся операция по захвату порта заняла не более двадцати минут. Бойцы рассредоточились по периметру подхода к порту, взяв под контроль автомобильные подъезды к верфям и железнодорожные пути. А потом начался бой. Очухавшись, оккупанты ринулись отбивать потерянный стратегический узел. Их злость не знала предела. Ведь в руки десантников попал оружейный склад, который фашисты опрометчиво оборудовали в порту. Это во многом и обеспечило возможность такого упорного сопротивления наступавшим. Трое суток, до самого начала штурма, держался отряд Ольшанского.
Волны фашистских атак накатывали на отряд одна за другой, как волны Бугского лимана, которые становились солонее от крови павших и от студеных черноморских течений, нагоняемых пронизывающим бризом. Ожесточенные бои то затихали, то разгорались с новой силой сразу на нескольких направлениях. Паузы между огневыми стычками становились все короче, пока не исчезли совсем. За все время обороны десантники отбили около семидесяти атак превосходящих сил противника.
Из героев-десантников полегли почти все — шестьдесят восемь бойцов. Погиб и командир отряда — лейтенант Ольшанский. Третье полученное им ранение оказалось смертельным. Из тех, кто холодной апрельской ночью высадился вблизи пристани Николаевского порта, в живых осталось лишь четверо. Одним из них был рядовой Евменов. Все они имели ранения, всех четверых отправили в тыл на лечение. Всех четверых представили к званию Героя Советского Союза, как и их погибших товарищей.
У Евменова было легко задето плечо, и отправляться в тыл он категорически отказался. Так, с перевязанным плечом, с каким-то суровым и темным лицом — точно обугленным — он и явился в расположение батальона. Комбат, назвав его перед строем в числе других новобранцев, коротко сказал об отряде Ольшанского. А потом определил Евменова в отделение Аникина.
В батальоне уже были наслышаны о подвиге десантников. Поэтому к молчаливой нелюдимости Евменова отнеслись с пониманием. С вопросами в душу ни командиры, ни рядовые бойцы старались не лезть. Видно было, что никакого героя Евменов из себя не корчит. Просто человек только вот из смертельного пекла вынырнул, товарищей всех потерял. Внутри у него сейчас — как в голове контуженой, все гудит и саднит. Тут время нужно: оклематься, заново, на ощупь, в себя прийти.
Вот и сейчас, среди оживленного галдежа, спровоцированного общением с «изабеллой», он сидел по-прежнему замкнуто и молча, словно отдельно от остальных. Волна тепла пробежала по венам, расслабила, развязала языки, расположила к шуточкам, разговорам про женский пол. А Евменов, наоборот, как-то собрался и потемнел. И прорези глаз стали уже. Как у индейца, который готовится томагавк в макушку врага всадить. Аникин заметил, как желваки ходили по выступающим боксерским скулам Евменова. А пальцы его тем временем сами в кулаки сжимаются. Думает какую-то свою думку. Товарищей погибших, наверное, вспоминает.
— Вопросы какие, командир? — произнес вдруг Евменов. Не то чтобы угроза какая звучала в его голосе. Но сам голос, глухой, будто высушенный, доброжелательным назвать было нельзя.
— Вопросов тебе уже достаточно задали, — с долей иронии произнес Аникин. — В особом отделе…
Подобие улыбки скользнуло по лицу Евменова. Похоже, потихонечку десантник стал отходить.
— Тут не до вопросов, — продолжил Андрей. — После того, что шут гороховый тут давеча озвучил.
Он кивнул в сторону брезентового полога, висевшего перед выходом из блиндажа.
— Ты про замполита, что ли, командир? — уточняющее переспросил Евменов. — Пустомеля наш замполит…
— Так-то оно так… — выдохнув, ответил Аникин. — Да только с него как с гуся — днестровская водичка… А нам завтра этой водички хлебнуть придется…
Галдеж тем временем притих. Второй свой круг почета порядком опорожненная «изабелла» совершала в ореоле полушепота. Все невольно прислушивались к разговору командира с Евменовым.
— А по мне, так скорей бы… — вдруг произнес Евменов. Голос его звучал совсем глухо и скулы жгутами скручивались под кожей. — Чтобы скорей добраться до гадов этих… Чтобы давить их… голыми руками рвать их буду… За Саню, за Кирчика, за Стандогло… За ребят…
Томительная тишина повисла над коптящим пламенем гильзы. Бондарь протянул Евменову бутыль.
— На, помяни товарищей… Помянем…
Евменов молча приложился к горлышку и долго-долго пил кроваво-красную влагу. Никто не прерывал и не останавливал его.
— За товарищей… — эхом, на вдохе выговорил он, оторвавшись от горлышка.
— За товарищей… — вразнобой отозвались остальные.
Содержимое бутыли испарилось в какие-то мгновения. Остался в блиндаже только духмяный отголосок виноградного запаха. Отделение снова притихло. Как будто боялись спугнуть волшебный дух «изабеллы», витавший вокруг коптящего пламени.
— Товарищ сержант, — вдруг произнес Зайченко. — Тяжело там пришлось?…
Его вопрос был обращен к Евменову. Тот не отвечал. Аникин и другие переглянулись. Сейчас пошлет подальше любопытствующего. Или, еще лучше, устроит тут «Замполит. Часть вторая». Однако, к удивлению бойцов, Евменов не сделал ни одно, ни другое.
— Там?… — глухо, но как-то устало, переспросил он. — На войне нету никакого «там», боец… На войне только — здесь. И ты лучше меня это знаешь…
Он помолчал, потом добавил:
— В порту пришлось несладко… Но и вам под Виноградным Садом было не легче…
Несколько голов согласно кивнули.
— Тяжело терять товарищей. А когда всех сразу за какие-то сутки — еще тяжелее… Кирчевский, Саня Курочкин, командир нашей группы, Тимоха, Аркаша Стандогло… Никого из нашей группы не осталось. Я один. За что мне такое везение? Может, я лучше кого-то из них? Не лучше. Лучше Санька? У него семья в Златоусте осталась, жена красавица, двое детишек. Или, может быть, Аркаши? Он один у матери… Грек по национальности, сам родом из Крыма, из Евпатории. Все говорил, что заговоренный, что пуля его не возьмет… Так и случилось… Осколком его убило. По-подлому, в спину. Здоровенный такой… Лопатку раскрошил, до самого сердца дошел.
Евменов достал кисет и припасенный обрывок газетной бумаги и, высыпав на широкую, словно из дуба вытесанную ладонь горстку табаку, принялся готовить самокрутку.
Сизые клубы забористого, до рези в глазах едкого самосада заполнили тесное пространство солдатского укрытия, окончательно поглотив следы винного аромата.
— Группа наша склады удерживала, возле железнодорожной насыпи, — начал Евменов. — Как раз там, где ветка к порту подходила. Лейтенант Ольшанский нам еще до высадки объекты наметил. Его ребята должны были здание администрации занять. Оно в индустриальной зоне располагалось, среди судоремонтных цехов. Группа Салимова — верфи. А наша, под командованием Курочкина, к востоку от верфей высаживалась. К железной дороге должны были прорваться. Мы еще не знали, что немцы на складах портовых оружие хранили. Склады эти, на Каботажном спуске расположенные, и были целью нашей группы.
Ветер поднялся, волны… И все от берега. Вроде лиман, а волнение поднялось такое, точно в открытом море штормило. Никак причалить не могли. Мокрые все, до нитки. Пару раз лодку чуть о пирс не расшибло. Да только если уж приказ поставлен, то хочешь не хочешь, а причалишь. Это Саня Курочкин, значится, прямо с лодки сиганул, да за край пирса зацепился. У нас замерло все . Висит на руках, сапогами карабкается по стене… Мокрая, слизкая… В полной амуниции, ППШ за спиной, а в зубах конец веревки зажат. Заместо трала. Думали — все, оборвется сейчас. А там глубина — фарватерная, несколько метров. И волны. Ничего, вскарабкался. Саня, он ловкий был, «солнышко» на турнике запросто крутил по десять раз. Ну и высадились. Незаметно получилось.
Фашисты про нас — ни сном ни духом. У них по внутреннему периметру, который в сторону города смотрел, посты выставлены были усиленные. А вокруг складов — особо. С пулеметными гнездами. Партизан боялись и подпольщиков. Еще бы, у них там чего только не было: снаряды, и крупнокалиберные, и по мелочи, патроны — под винтовки и карабины, и пулеметные. Несколько ящиков с фаустпатронами, гранаты и наступательные, и лимонки оборонительные. И несколько станковых пулеметов немецких. Новехонькие, упакованы, в маслице, как только что с заводского конвейера. И еще там… В общем, поимели мы запасы фрицевские.
