Ознакомительная версия.
После разговора с Киссинджером Перо пребывал в отличном настроении. «Черт возьми, Росс, я знаю кто вы такой». Это стоило дороже денег. Единственным преимуществом быть знаменитым являлось то, что иногда это помогало обстряпывать важные дела.
В кабинете появился Т. Дж.
– Твой паспорт у меня, – сообщил он. – В нем уже стоит иранская виза, но, Росс, я не думаю, что тебе следует туда лететь. Мы все можем работать над этой проблемой, но ты являешься ключевым человеком. Самое последнее, что нам необходимо сейчас, так это потерять связь с тобой – в Тегеране или где-то в самолете – в тот самый момент, когда нам придется принимать критическое решение.
Перо начисто забыл все о поездке в Тегеран. То, что он услышал за последний час, настроило его на мысль, что такой необходимости не возникнет.
– Возможно, ты прав, – изрек он. – У нас столько дел в области переговоров – и только один вариант может сработать. Я не поеду в Тегеран. Пока.
Генри Пречт, вероятно, был самым запуганным человеком в Вашингтоне.
Давно пребывавший на службе чиновник Госдепа со склонностью к искусству и философии и эксцентричным чувством юмора, он проводил американскую политику в Иране более или менее собственными силами большую часть 1978 года, тогда как его начальники – вплоть до президента Картера – сосредоточились на Кэмп-Дэвидском соглашении между Египтом и Израилем.
С начала ноября, когда обстановка в Иране действительно начала накаляться, Пречт работал по семь дней в неделю с восьми утра до девяти вечера. А эти полоумные техасцы, похоже, считали, что ему делать нечего, кроме того, чтобы разговаривать с ними по телефону.
Беда заключалась в том, что кризис в Иране был не единственной борьбой сил, о которой был вынужден беспокоиться Пречт. В Вашингтоне разворачивалась другая битва, между государственным секретарем Сайрусом Вэнсом – шефом Пречта – и Збигневом Бжезинским, советником по национальной безопасности президента.
Вэнс, подобно президенту Картеру, считал, что американская иностранная политика должна отражать американскую нравственность. Американский народ верил в свободу, справедливость, демократию и не желал поддерживать тиранов. Шах Ирана был тираном. «Эмнести интернэшнэл» признала показатели Ирана по правам человека наихудшими в мире, а многие сообщения о систематическом использовании шахом пыток были подтверждены «Международной комиссией юристов». С тех пор, как ЦРУ привело шаха к власти, а США поддержали его, президенту, который так пространно распинался о правах человека, надлежало принять какие-то меры.
В январе 1977 года Картер намекнул, что тиранам могут отказать в американской помощи. Картер действовал нерешительно – позже в том же году он посетил Иран и излился в похвалах шаху, – но Вэнс верил в подход на основе прав человека.
Збигнев Бжезинский же не верил. Советник по национальной безопасности верил в силу. Шах был союзником Соединенных Штатов, и его следовало поддержать. Несомненно, его следует подвигнуть на то, чтобы прекратить пытать людей, но попозже. На его режим шла атака: пока не приспело время либерализовать его.
– А когда оно приспеет? – вопрошали сторонники Вэнса. Шах обладал могуществом в течение большей части своего двадцатипятилетнего царствования, но никогда не проявлял особой склонности к умеренному правлению. На этот вопрос Бжезинский отвечал так:
– Назовите хоть одно-единственное умеренное правление в этом регионе земного шара.
В правительстве Картера были личности, полагавшие, что, если Америка не выступает за свободу и демократию, нет смысла вообще заниматься иностранной политикой. Но это был несколько крайний подход, так что они опирались на прагматический довод: иранский народ был по горло сыт шахом и собирался сбросить его независимо от того, что думает Вашингтон.
– Чушь, – заявил Бжезинский. – Читайте историю. Революции протекают успешно, когда правители делают уступки, и проваливаются, когда власть предержащие сокрушают восставших железным кулаком. Иранская армия числом в четыреста тысяч легко может подавить любое восстание.
Фракция Вэнса, включая Генри Пречта, не была согласна с теорией революций Бжезинского: тираны, которым угрожают, делают уступки, потому что мятежники сильны, а не наоборот, утверждали они. Что более важно, они не верили, что иранская армия состояла из четырехсот тысяч человек. Узнать точные цифры было затруднительно, но солдаты дезертировали со скоростью, колебавшейся вокруг восьми процентов в месяц, и существовали целые подразделения, которые в случае всеобщей гражданской войны наверняка полностью перейдут на сторону революционеров.
Обе вашингтонские фракции получали свою информацию из различных источников. Бжезинский прислушивался к Ардеширу Захеди, зятю шаха и самой могущественной прошахской фигуре в Иране. Вэнс черпал свою информацию у посла Салливена. Телеграммы Салливена не были столь последовательными, как того хотел бы Вашингтон, возможно, потому что положение в Иране было несколько запутанным, но с сентября общая тенденция в его отчетах свидетельствовала о том, что шах обречен.
Бжезинский настаивал, что Салливен рехнулся и ему нельзя доверять. Сторонники Вэнса утверждали, что Бжезинский разделывается с плохими новостями посредством убийства гонца.
Результатом стало то, что Соединенные Штаты не предпринимали никаких действий. Как-то раз Госдеп составил проект телеграммы послу Салливену, приказывая ему настоятельно побудить шаха сформировать коалиционное правительство на широкой гражданской основе: Бжезинский отменил эту телеграмму. В другой раз Бжезинский позвонил шаху и заверил его в поддержке президента Картера; шах запросил подтверждающую телеграмму; Госдеп такую телеграмму не послал. В приступе расстройства обе стороны дали утечку материала в газеты, так что весь мир был в курсе, что политика Вашингтона по Ирану была парализована внутренней борьбой.
Со всем этим происходящим Пречту не хватало на своей шее только своры техасцев, воображавших, что они являются единственными на свете людьми с насущными проблемами.
Помимо этого, думал он, ему известно, почему именно «ЭДС» попала в беду. На вопрос, была ли представлена «ЭДС» в Иране каким-то агентом, ему сказали: «Да – господином Абулфатхом Махви». Это объясняло все. Махви был хорошо известным тегеранским посредником по кличке «пятипроцентный король» за его сделки в сфере военных контрактов. Невзирая на его связи на высоком уровне, шах внес этого дельца в черный список людей, которым запрещалось заниматься бизнесом в Иране. Именно по этой причине «ЭДС» подозревали в коррупции.
Пречт сделает то, что сможет. Он обяжет посольство в Тегеране разобраться с этим делом, и, возможно, посол Салливен будет в состоянии оказать давление на иранцев, дабы они освободили Чьяппароне и Гейлорда. Но не могло быть и речи о том, чтобы Соединенные Штаты отодвинули все прочие иранские проблемы на второй план. Они старались поддержать существующий режим, и данный момент был неподходящим для дальнейшего выведения режима из равновесия угрозой разрыва дипломатических отношений по причине двух бизнесменов, угодивших в тюрьму, в особенности когда в Иране находились еще двенадцать тысяч граждан США и предполагалось, что заботы о них относятся к компетенции Госдепа. Это выглядело прискорбным невезением, но Чьяппароне и Гейлорду придется потерпеть.
* * *Генри Пречт имел благие намерения. Однако на ранней стадии своего подключения к делу Пола и Билла он, подобно Лу Гёлцу, совершил ошибку, которая первоначально ложным образом окрасила его отношение к этой проблеме и позже заставила его занять оборонительную позицию во всех его делах с «ЭДС». Пречт действовал таким образом, будто расследование, в котором Полу и Биллу предназначалась роль свидетелей, было законным юридическим расследованием по обвинению в коррупции, а не ничем не прикрытым актом шантажа. Гёлц, по этому предположению, решил сотрудничать с генералом Биглари. Пречт, совершив ту же ошибку, отказался считать Пола и Билла похищенными американцами.
Был ли Абулфатх Махви коррумпирован или нет, но факт остается фактом: он не заработал ни гроша на контракте «ЭДС» с Министерством здравоохранения. На самом деле «ЭДС» нажило проблемы в самом начале своей деятельности за отказ поделиться с Махви частью доходов с этой сделки.
Дело обстояло следующим образом. Махви помог «ЭДС» получить ее первый небольшой контракт в Иране на создание системы управления документацией для иранского военно-морского флота. «ЭДС» на основании закона, что она обязана иметь местного партнера, пообещала Махви треть прибыли. Когда контракт был закончен двумя годами позже, «ЭДС» должным образом выплатила Махви четыреста тысяч долларов.
Ознакомительная версия.
