Ознакомительная версия.
— Лет пять… да что я говорю, когда Андрюшка-то умер? Года четыре, пожалуй, в этом сентябре исполнится.
— Марк Владимирович, — заинтересовался Агеев, — а у вас не сохранилось копии картины?
— Какой еще копии?
— Хотя бы фотографии…
— Есть одна старая карточка, где родители наши в своей лавке снимались: там вывеска отчетливо видна.
Марк Владимирович с удовольствием полез в семейный альбом в плюшевой обложке с медными уголками, попутно снабжая Агеева разными сведениями о характере матери, отца, теток и прочих, седьмая вода на киселе, родственников. Карточку он отыскал, но Агееву отказался отдать.
— Вот еще, — заявил он, — последнего напоминания лишиться!
— Но это в ваших интересах. Специалисты сделают заключение, какую ценность представляет ваша картина. Если она окажется ценной, мы будем ее искать. Неужели вы не хотите получить ее обратно?
— Вот приводи ко мне специалистов, пускай они на месте заключение делают.
Примирились они на среднем варианте: Марк Владимирович согласился прогуляться с Агеевым в Москву, где с исторической фотокарточки сделают ксерокопию. За услугу он требовал три тысячи рублей, Агеев, стесненный в оперативных расходах, настаивал на тысяче: в итоге хватило полутора кусков.
Зато, пока то да се, черемуховый чай остыл, что Агеева весьма порадовало.
Не радовало его только то, что дело Степанищева тоже оказывалось связано с искусством. Что за чума такая! А еще говорят, будто снаряд в одну воронку дважды не попадает. Впрочем, Агеев побывал на войне и знал, что это расхожее утверждение не соответствует действительности. Согласно словам мудрого Никитина, для снаряда, попадающего в воронку, существует ученое наименование «Закон парных случаев». Или, по-простецки: «Как только, так сразу». Стоило агентству «Глория» связаться с делом Шермана, как моментально подвалила фамильная картина лавки Степанищевых.
О том, что два дела окажутся связанными друг с другом, Агеев пока еще и не помышлял. Он мыслил оперативно и не любил фантазировать.
В целях научной достоверности, а скорее, для того, чтобы наметить хоть какой-нибудь план дальнейшей работы, Денис Грязнов и отправился к эксперту Николаю Будникову в Музей русского авангарда. Что заставило его признать «Дерево в солнечном свете» творением Шермана? Денис ждал четкого, ясного ответа. А нарвался на лекцию, которая скорее его запутала, чем что-то прояснила.
— Насколько я понимаю, вас волнует вопрос, не ошибся ли я и не является ли полотно Шермана подделкой? — напал на директора агентства «Глория» Будников. Разговор их происходил в подсобном помещении, полном ламп дневного света, оптических приборов вроде микроскопа, сверкающих, похожих на хирургические, мелких инструментов и прочего неизвестного Денису оснащения. Витавший в комнате запах то ли масляной краски, то ли олифы дополнительно воздействовал на психику, заставляя признавать себя полным профаном в присутствии специалиста.
— Ну, не то чтобы… — замялся Денис.
— Нет, вы совершенно правы. Я и сам тысячу раз себя об этом спрашивал. Иначе я не имел бы права называться экспертом. Но решение свое готов обосновать.
Николай вдохновенно и основательно заправил за ухо дужку очков: сегодня очки на нем были в позолоченной оправе.
— Вообще-то, должен признаться, в этом случае я нарушил правила своей профессии. Я выступал скорее как антикварный дилер или свободный эксперт, чем как музейщик… Как вы полагаете, Денис Андреевич, в чем разница между двумя понятиями?
Денис счел вопрос риторическим и промолчал.
— Музейный сотрудник и антикварный эксперт, — развивал свою мысль Будников, — суть две разные профессии. Цели у музея и рынка весьма различны. В первом случае — изучение и популяризация, выражаясь высоким штилем, просветительская деятельность, во втором — продажа. Во всем мире антиквар продает вещи «как есть», гарантируя их оценку и атрибуцию только своей репутацией, а значит, и коммерческим успехом. К консультациям музейщиков-специалистов прибегают только в случаях самых дорогих сделок, при этом специально оговаривают, что эта консультация в качестве аргумента при продаже использоваться не может…
— Простите, Николай, — вмешался в монолог Денис, — вы взялись за экспертизу этой картины из-за того, что Шестаков — ваш друг?
— Друг? Никогда мы не дружили. Кто это вам сказал?
— Он сам. По крайней мере, я так понял.
— Вы неправильно поняли. Когда-то давно соприкасались, а так — едва знакомы.
— А-а. Ну, извините.
— Вплоть до девятнадцатого века, — снова оседлал любимого конька Будников, — института экспертизы произведений искусства не существовало. Человек, покупающий картину, доверял собственному вкусу или тому, кто ему картину продавал. Наше время отмечено резкими изменениями. Во-первых, наука об искусстве стала настолько специальной, что торговец произведениями искусства, тоже специалист в своей области, не способен ее полноценно освоить. Во-вторых, подлинные, качественные произведения встречаются все реже, в то время как количество продавцов и агентов растет, вследствие этого обостряется конкуренция. Наконец, покупатель пошел уже не тот. Он неуверен, недоверчив, ему трудно самому вынести суждение. От сомнений спасает сертификат. Значение для него приобретают те ученые, чьи подписи он увидит в свидетельстве, а это преимущественно оптимисты, всегда говорящие «да». Торговцы, ориентированные на американских коллекционеров, естественно, заинтересованы представить своих экспертов авторитетами, чтобы всучить товар…
— А выводы? — вернул его ближе к делу Грязнов.
— Выводы? Я как будто бы нарушил границы своего ремесла, работая не на просветительство, а на бизнес. Но, с другой стороны, я считаю, что совершил важный поступок, открыв новую страницу истории русского авангарда. То, что Шерман творил в шестидесятые годы, меняет наши представления о…
— Нет, а все-таки, — не выдержал Денис, — почему вы так решили?
— Я мог бы привести вам массу данных, касающихся спектрального анализа красок, состава полотна, и вы покивали бы головой, но на самом деле это ничуть не убедительно. Все эти сведения, вместе взятые, доказывают только то, что картина неизвестного автора действительно была написана в шестидесятые годы минувшего века на грубой мешковине… кстати, судя по сохранившимся частицам, мешки были из-под сахара…
Денис занес в блокнот: «Мешки из-под сахара». Надо бы сообщить Турецкому, вдруг ему эти мешки зачем-то пригодятся.
— Все дело, как вы понимаете, в атрибуции, то есть в том, какой художник создал «Дерево в солнечном свете». Что убеждает меня в авторстве Шермана? И не только меня. Я консультировался с зарубежными экспертами по Шерману, с Мюллером, с Ковальчик, и все они подтвердили мои выводы. По-настоящему убедительно то, что эта картина невозможна. И тем не менее она существует.
Денис недоуменно заморгал.
— Ну, попытайтесь представить себе: вы хотите изготовить поддельное полотно Шермана. Что вы возьмете за образец? По всей вероятности, уже существующие его картины, с их мрачноватым колоритом, зловещим искажением действительности. Ничего яркого, радостного, наподобие «Дерева в солнечном свете», Шерман, насколько известно, не писал. Но это его линия, его пропорции, его манера обращения с цветом! Это Шерман, каким он стал в результате последовательного развития. То, что никогда не смог бы родить копиист: у него не хватило бы смелости. Вы меня понимаете?
— Мгм, — изрек Денис.
10Из Львовской картинной галереи Турецкий и Грязнов отправились к Самойленко, обещавшему навести справки об уцелевших родственниках и соседях Мстислава Шермана. Улов нельзя было назвать сногсшибательным. Мстислав и его семья были уничтожены, соседи разбрелись по городам и весям, некоторые давно обретались в Польше или в еще более отдаленных заграницах. Очевидно, несмотря на прекрасную архитектуру Львова, не все считали его подходящим местом жительства.
— Ну ось, е тут одна жиночка, — вяло пробубнил Петро, чьи дружеские чувства заметно расхолаживала необходимость оказывать друзьям услуги без отрыва от работы. — В войну дивчинкою була, але це неважливо. А головне для вас, що вона усе життя де жила, там и живе. У доме, де Шерман жив!
Турецкий со значением взглянул на Грязнова, у которого не вызвало особого энтузиазма это замечание.
— А как ее зовут?
— Го… якась Голота. София.
— Вперед, Саня, — тяжело поднялся Слава. — Волка ноги кормят!
Пользуясь туристической картой и указаниями Самойленко, Турецкий и Грязнов добрались до дома, где жил Мстислав Шерман. До войны респектабельный невропатолог, гордость львовской медицины, занимал целый этаж и имел возможность щедро предоставить брату несколько комнат. Сейчас четыре этажа дома, который снаружи смотрелся шедевром архитектуры, украшенным статуями, гипсовыми венками и узорными завитушками, делились по отсекам квартир: как велел горсовет, не больше трех комнат на семью. Но и это временно. Как предупредил Петя Самойленко, по долгу службы находящийся в курсе всех городских планов и происшествий, жильцов скоро выселят, а дом изнутри переоборудуют, чтобы устроить в нем филиал банка. Очевидно, такие вещи происходят не только в Москве.
Ознакомительная версия.
