Ознакомительная версия.
Марафонский бег на многолюдной львовской улице плавно перетек в ходьбу, правда для Славы Грязнова тоже достаточно марафонскую.
— Эта картина не значится ни в одном каталоге, — продолжал давать пояснения Турецкий, — а значит… значит, можно предположить, что она так до сих пор и висит на потолке, замазанная белилами.
— А все-таки зачем?
— Откуда мне знать, зачем? Может, художник хотел скрыть свое произведение.
— Нет, бежим-то мы зачем? Ну, висела она на потолке чулана лет сорок или сколько там, не может еще час или два повисеть?
— А затем, Слава, что нас опережают. Не исключено, что уже опередили. Неизвестные молодчики хотят захватить картину первыми. Не они ли вчера ломали кусты у бабки Васильевны?
— Мы же их спугнули.
— Не скажи, Слава. Их так просто не спугнешь.
11Денис посмотрел на часы. Время приближалось к семи. А место, где он сейчас находился, располагалось не так уж далеко от коммунальной квартиры, где завязалась вся история. Заехать, что ли, к Семену Семеновичу? Тело требовало холодного душа и крепкого сна, но оно претендовало еще кое на что, и это кое-что могла ему дать проживающая в квартире Семена Семеновича Настя. В прошлый раз она показалась ему слишком робкой, не расположенной завязывать отношения с мужчинами. Так ведь она еще не распробовала фамильного грязновского обаяния! Тогда, на кухне, он, должно быть, много выпил: сидел и хлопал глазами. Ничего, в этот раз будет напористее.
Семен Семенович был много пожившим, мудрым человеком. Поэтому он сразу не поверил в то, что Дениска навестил его после напряженного рабочего дня только затем, чтобы скрасить его одиночество. Кивнув на дверь Настиной комнаты, Моисеев прошептал:
— Занимается. Чертит, кроит… Бог ее знает, что в ее профессии нужно! Иди, отвлеки ее.
— Зачем же я буду отвлекать? — застеснялся Денис.
— Затем, что девушкам нравится, когда их отвлекают. Иди, не манежься! — И, чтобы сгладить колебания, Семен Семенович сам постучал в дверь: — Настенька, это мы!
Настя подняла оленьи глаза. Атрибуты портняжного ремесла окружали ее, словно маскарадные принадлежности. Ворох разноцветных тряпок на кровати, манекен у окна, круглая коробка из-под леденцов, откуда сыпались иголки и булавки. На стене самодельный, написанный от руки плакат: «Ты должна работать!» А ниже — распечатанная на принтере картинка: полупроглоченная аистом лягушка душит его за длинную шею; подпись красными буквами: «Никогда не сдавайся!» А Настя, оказывается, барышня с характером… Денис забыл о своей напористости и опять смутился, что было для него крайне нетипично.
— А я вас пригласить зашел, — с разбега ляпнул он, думая, что его сейчас точно прогонят. Но Настя не только не прогнала, но и подбодрила:
— Пригласить? Очень рада…
— А может, чаю? — встрял Семен Семенович.
— Я собирался пригласить вас в кафе…
— Спасибо, — Настя повернулась к манекену. — Только можно завтра? А то у меня срочная работа для одной актрисы.
Семен Семенович, убедившись в том, что чая здесь не хотят, тактично испарился.
— А вы и для актрис шьете? — Денис обрадовался способу поддержать разговор. — А вот эту куклу тоже вы сшили? — поднял он со стола куклу с фарфоровой головой, чьи черные волосы и разрез темных глаз очень напоминали Настю.
— Нет, куклу мне подарили в ателье, куда я устроилась сразу, как приехала в Москву. На прощание…
— Вы оттуда ушли?
— Да, так получилось. И не только оттуда. Трудно найти перспективное место работы с моей профессией.
О начальнике, готовом превратить неперспективное место в перспективное, но с одним условием, Настя умолчала.
— В Москве везде не сахар, — дружески сказал Денис. — Мне-то помог дядя Слава, но и сам должен был доказать, что я на что-то гожусь. Вот, по сей день доказываю. У меня частное охранное предприятие «Глория».
— Вы сыщик?
— Вроде того.
— А я в детстве мечтала стать милиционером. Кем я только не мечтала стать! А стала модельером. И никому, видно, модельеры не нужны, особенно из Барнаула. В Москве своих девать некуда…
— Неправда, Настя! — горячо прервал ее Денис. — Я тоже думал: кому я тут сдался, парень из провинции? А теперь присмотрелся и понял: провинциалы Москве нужны. Они трудятся, как звери, они зубами вгрызаются в самые трудные задания. Москвичам все дано от рождения, поэтому они живут расслабленно, очень себя берегут. Провинциалу пробиться труднее, но ведь в этом и плюс! Пока пробьешься, столько усилий затратишь, что после уже ничего не страшно. Станете знаменитым модельером, Настя, вспомните мои слова. Сужу по своему опыту…
Денис рассказывал, сколько трудностей ему пришлось испытать, прежде чем он возглавил частное агентство «Глория». Настя не перебивала, в то время как ее быстрые тонкие руки с короткими ухоженными ногтями словно сами по себе резали ткань, измеряли, сшивали. В этих действиях не было невнимания к собеседнику, не было желания поскорее выпроводить его. Наоборот, Денис чувствовал себя так, словно очутился дома, где его слушают, занимаясь повседневными делами, и от этого все, что его тяготило, отступает, становится неважным и смешным. Мало ли что там было в прошлом! Дальше все обязано быть хорошо.
Семен Семенович за стеной старался тише шелестеть налоговыми декларациями, хотя ему было прекрасно известно, что старинные стены не пропускают случайных звуков: чтобы за стеной тебя услышали, надо опрокинуть шкаф или выстрелить из ружья. Однако слышимость через фанерную дверь была отличная, и прощание в широкой коммунальной прихожей от его ушей не ускользнуло.
— Значит, договорились. Завтра, в восемь вечера, ресторан «Вазисубани».
— Спасибо, Денис. Я приду обязательно.
— Это тебе спасибо. Только приходи, не обмани.
«Хорошие дети. Только бы друг друга не обманули», — точно заботливый дедушка, мысленно сказал Семен Семенович.
В течение четырех дней неутомимый Агеев взял в разработку всех московских антикваров, а также оценщиков в букинистических магазинах, где есть отдел искусства. От книжной пыли одолевал насморк, перед глазами мелькали фарфоровые пастушки в широкополых шляпах и с посохами, кивающие головами китайские болванчики и многорукие бронзовые индийские божества, похожие на вертикально поставленных крабов. Линия не сулила особых достижений: за четыре года оценивавший картину антиквар мог ее забыть, если только она не была особенно ценной, мог уйти на пенсию, умереть, мог просто расстаться с работой и исчезнуть. Задача осложнялась не только тем, что приходилось выяснять адреса покинувших свое место антикваров, но и тем, что некоторые магазины успели ликвидироваться или перекочевать. Но это была необходимая часть обычной работы, и Агеев делал ее, не жалуясь на усталость.
И ему улыбнулась удача. Однако на пути к ней его подстерегала неожиданность.
Нет, Агеев не страдал заблуждением, что антикваром должен быть пропахший пылью столетий субъект, постоянно употребляющий выражения вроде «Да-с, батенька». Впечатления ближайших дней исчерпывающе доказывали, что люди, чьей специальностью являются произведения искусства, могут иметь любую внешность, возраст и пол. И все-таки он был удивлен, когда, направляясь к свободному эксперту Калиниченко Е. А., услышал из-за двери тонкий, почти детский голосок: «Минутку, погодите, я открою». Послышался скрежет снимаемой цепочки, и в просторной прихожей, на фоне старинного овального настенного зеркала, ему предстала девочка лет двенадцати, в джинсах, обтягивающих ее тощие кривоватые ноги, в перепачканной яичным желтком пестрой маечке, прижимавшая к себе пухлого младенца. Из прихожей открывался вид на две комнаты, обставленные мебелью XIX века, и вход в еще одну комнату прятался в глубине второй.
— Калиниченко Елена Анатольевна — это я, — торопливо ответила хозяйка все тем же тоненьким голосом и сейчас же переключила внимание на младенца.
Отступив на шаг, Агеев понял, что освещение сыграло дурную шутку: перед ним, несомненно, была не девочка, а женщина, и даже, как доказывали морщинки вокруг глаз, не самая молодая. Но, очевидно, как мама она была молода и с гордостью демонстрировала миру свое новоявленное сокровище. Сыщик сделал младенцу «гули-гули», чем завоевал расположение Калиниченко.
Услышав, что привело к ней Агеева, Елена Анатольевна свела белесоватые бровки. Усадив гостя на стул, рядом с которым красовался ярко-оранжевый пластмассовый горшок, она долго рассматривала фотографию, где Степанищевы прежних лет щурились навстречу солнцу на фоне знаменитой вывески, которую Агеев, ни разу не увидев в оригинале, уже успел возненавидеть.
— Конечно, я помню это произведение искусства, — закричала Елена Анатольевна, стараясь своим слабеньким голосом перекрыть вопли ребенка, недовольного тем, что он выпал из центра внимания взрослых. — Такое нечасто встречается в нашей работе. Я спросила, есть ли у него документы на эту картину. Он сказал, что нет, что это семейное достояние. Предъявил свой паспорт… Гришенька, помолчи же ты, дядя ничего не слышит! Ай-ай-ай, как не стыдно мальчику… Подождите минутку, я его успокою.
Ознакомительная версия.
