Клин подтянул штаны. Повернулся.
Тяжелая ладонь легла на пальцы Дикаря, сжимавшие древко копья.
Ростом Дикарь оказался почти наполовину ниже Клина, голова едва доставала до солнечного сплетения. Кожей затылка Дикарь почувствовал идущий оттуда прелый жар.
— Пойдем, пацан, — ласково произнес Клин.
Его вторая рука легла на левое плечо Дикаря. Потом скользнула к щеке. Грубый, шершавый палец, влажный от мочи, втиснулся между губами. Потянул вбок, крючком раздирая рот.
— Ай-я-а-а! — протяжно завыл Дикарь.
«Убей!» — взорвалось в мозгу.
Надсадный крик боли, взлетев вверх, в секунду перерос в яростный рев атакующего зверя.
Дикарь дернул головой вбок, ослабляя болевой захват, ухватил зубами толстый палец и что есть силы сжал челюсти.
Хрустнула расколотая кость, и рот заполнился горячей соленой влагой. Дикарь резко наклонился, во рту туго лопнула, щелкнув по нёбу, кожа мертвого пальца. Выплюнув на пол кровь и темную колбаску откушенного пальца, Дикарь откинулся назад, затылком ударив орущего Клина в солнечное сплетение. Крик, рвущий барабанные перепонки, сразу же оборвался.
Дикарь стряхнул ослабевшую лапу Клина с копья и тупым концом древка врезал ему под колено. На весь вагон громко треснуло, будто ветром сломало ветку. Дикарь спиной толкнул Клина к проему. На мгновенье прямоугольник на полу погас, залепленный тенью, а потом вспыхнул вновь.
Дикарь быстро оглянулся через плечо. Сзади никого. Только кровавый мазок по краю двери.
Стая ошарашенно затихла.
«Убей их, Дикарь! Убей!!» — Голос Леса перекричал рев несущегося под уклон поезда.
Дикарь оскалил зубы. Кинулся вперед, выставив остро заточенное жало копья. Липкоголосый отчаянно завизжал, попробовал вскинуться, но опоздал. Острие, взломав грудную клетку, жадно врезалось в сердце. Из распахнутого рта вывалился липкий ком непрожеванного хлеба, следом хлынула кровь.
Чавкнув, копье освободилось из тугих тисков ребер и впилось в тело новой жертвы. Лежавший рядом с вожаком успел сесть и выхватить из-за голенища финку. Первый удар пришелся ему в согнутое колено, второй — в лицо.
Вожак толкнул на Дикаря раненого соседа, а сам ловко откатился в темноту. Дикарь сделал выпад, но удар пришелся вскользь, ничем не повредив вожаку.
Самый щуплый и бесправный в стае, которого называли Сявой, завизжал свиньей, комком метнулся в ноги Дикарю.
Пружинно прыгнув вверх, Дикарь пропустил его под собой. В воздухе успел перевернуть копье и, рухнув на живой ком человеческого тела, всей тяжестью вогнал в него острие.
Под коленями Дикаря Сява забился в мощных судорогах. Дикарь провернул копье в ране, и Сява, дрогнув последний раз, сделался дряблым.
Человек в залитым кровью лицом продолжал истошно вопить, широко распахнув пасть с металлическими зубами. Одной рукой он сжимал колено, второй пытался затолкнуть в кровоточащую глазницу белесый комок.
Дикарь поднес острие копья ему к горлу. Помедлил, ловя цель. И точным коротким тычком клюнул в лунку под дрожащим кадыком. Человек захрипел, булькнул горлом и завалился на спину. Из круглой ранки вверх выстрелил фонтан крови.
В вагоне повисла мертвая тишина. Только звонко стучали колеса на стыках, да клацали сцепки.
Дикарь почувствовал на себе хищный взгляд вожака. Прыжком развернулся.
Вожак на напряженных ногах крался вдоль темной стены к приоткрытой двери. Замер.
— Ты, чертяка малолетний, — сдавленным голосом прохрипел вожак. — Ты что творишь, сучонок?
Дикарь уловил в звуке его голоса угрозу и зарычал в ответ.
— Цы-цы-цы, тихо, — свистяще зашептал Вожак. — Твоя взяла, отморозок. Встретились — разошлись. Лады?
Он скользнул на полшага к свистящему ветром проему. Потом на целый шаг.
— Лады, лады, ладненько. Все типы-топы. Дорофей зла не держит. Глупый, я же тебя бы в обиду не дал. А ты вон что наколбасил… Людей на кол понасаживал. Не дело это — людей пырять. Ох, не дело. Видишь, как фишка легла. Люди ноги нарисовали, от хозяина сдернули, а тут ты с колом… И какой леший сюда тебя приволок, а? Что молчишь, пацан? Хоть обзовись, что ли. Как тебя мамка зовет?
Вожак, рассыпая слова, как ветер желуди с дуба, беспокойно и беспорядочно, уже добрался до яркого прямоугольника. Положил руку на край двери. Сам еще был виден смутным контуром на фоне плотно подогнанных друг к другу досок.
Дикарь выжидал. Копье горизонтально лежало на плече, готовое в любую секунду метнуться в цель.
— Мамка у тебя есть? Или сирота? А? Я же тоже сирота. Всю жизнь, как волк, мечусь. Что нам с тобой делить, пацан? Встретились и разошлись.
В голове состава протяжно загудел локомотив. Поезд дрогнул.
Вожак неуловимым движением качнулся вбок, развернулся, на секунду замер в проеме двери, готовясь к прыжку.
Гулкий звук покатился вдоль состава. Тугое эхо заколотило по стенкам. В проеме вдруг замелькали крестообразные металлические конструкции. Пахнуло рекой.
Вожак невольно отпрянул назад.
Дикарь, коротко вскрикнув, метнул копье в четкий силуэт человеческой фигуры.
Вожак двуногих собак оказался стреляным зверем. Он почувствовал подлетающее копье кожей спины. Он вдруг начал скручиваться винтом, оседая на ногах. Копье ударило в спину под острым углом. Оно лишь вырвало грязные хлопья из ватника. И ушло в гремящую пустоту…
Вожак, протяжно взвыв, отскочил в темный угол. Там сразу же вспыхнул острый металлический лучик.
— Все, хана тебе, сучонок! — зло выдохнул вожак.
Слой воздуха, разделявший их, сразу сделался плотным, пульсирующим, как бок загнанного зверя. До Дикаря докатилась струя зловонного дыхания из перекошенного рта вожака.
«Нутро совсем сгнило, — отметил Дикарь. — Не жилец».
Стало ясно, что в схватке, где в ход пойдут когти и зубы, у вожака шансов нет. А ножа Дикарь не боялся.
Он отступил на шаг. Подцепил носком ватник, пинком бросил его в рванувшегося вперед вожака. Тот проворно отскочил. Замер на подогнутых ногах, разведя руки в стороны. В кулаке правой хищно играл гранями острый клинок.
Вожак сделал ложный выпад. Дикарь ушел в сторону, легко перепрыгнув через труп Сявы. Вожак шагнул влево, качнул поджарое тело — и в миг оказался в двух шагах от Дикаря. Взмах руки, и нож вспорол вязкий от горячего дыхания воздух.
Дикарь разгадал игру вожака. Тот пытался оттеснить его от лежки стаи — груды ватников, густо залитой кровью. Зачем — непонятно. Дикарь чувствовал какой-то подвох — с таким зверем ему еще не доводилось сталкиваться, повадок его Дикарь не знал.
Чутье подсказывало: надо выжидать. Вожак так хотел победить, что желание во что бы то ни стало убить врага превратилось в слабость.
Дикарь отклонился от нового взмаха ножа. Помедлив, отступил на два шага влево. Вожак тут же занял освободившееся пространство. Ватники оказались у его ног.
Напряжение в воздухе сразу ослабло.
— Лады, лады, ладненько, — почти пропел вожак. — Встретились-разошлись. Поиграли и хватит. Смотри, пацан, я пикало убираю. Видишь?
Он сунул нож за голенище сапога. Не разогнулся, и узловатые, подрагивающие пальцы остались висеть над верхней кромкой голенища.
— Беру свое и ухожу, — сипло прошептал вожак. — Слышишь, ухожу. Ты кивни хоть, ежели не глухарь! — Голос нервно дрогнул.
Дикарь, догадавшись, что от него требуется, кивнул. Слов он все еще не понимал, просто знал — звенящая струнка в голосе вожака должна исчезнуть. Тогда все получится.
— Вот и лады-ладненько. — В голосе вожака действительно пропал нерв.
Он сдвинул тело липкоголосого, распластавшееся поверх ватников. Не спуская глаз с Дикаря, сунул руку под слипшиеся ватники.
— Штуковина у меня тут одна заныкана. Без нее — никак. Вот приберу ее и свалю. Поминай как звали, — монотонно бормотал вожак. — Штуковинка нужная. Кровью купленная. Тебе она ни к чему, пацан. Зачем сдуру на себя чужое вешать? Тебе и своего хватит. Правильно я говорю?
Рука, по локоть ушедшая в ватники, замерла. Заострившееся лицо вожака на миг разгладилось.
Дикарь, чутко следивший за его движениями, потянул носом. Поймал едкий маслянистый запах ружейной смазки, подтекавший из-под ватников. Губы сами собой разлепились в улыбке.
— Что щеришься, сучонок? — просвистел вожак. — Кайф тебе в одну харю веселиться? Бивни-то прикрой, тюлень вислоухий, не люблю я этого. Ты бы знал, как не люблю.
Рука его что-то передвинула под ватниками.
Дикарь завел руку за спину, сунул пальцы под жилетку из шкуры кабана. Рукоятка охотничьего ножа с готовностью легла в ладонь.
Это был единственный трофей, который он позволил себе взять у тех, кто разгромил его логово. Очень уж понравился грациозный изгиб тяжелого лезвия. И рукоять, украшенная затейливой вязью черного серебра. Она так ласково и покорно легла в ладонь, словно признала в нем хозяина. Он внимательно осмотрел, обнюхал и даже лизнул лезвие. Нож был новый, клинок еще ни разу не входил в горячую плоть. Дикарь решил, что имеет полное право взять его с собой на охоту.
