Хотел спросить Панасенко: «А у тебя он богатый?» — но сдержался. Лишь осадил майора:
— Носов, кончай. Придут «морпехи», тебя заменим. А пока действуй. У меня офицерского резерва нет.
— Так точно.
Для непривычного уха словосочетание «так точно», которое усердно повторял Носов, может показаться бессмысленным. Но для военных эти два слова часто становятся палочкой-выручалочкой. Сколько раз, бывало, вспыхивало начальство гневом и уже казалось, на сей раз не устоять майору Носову, но все обходилось.
— Ты понимаешь, что наделал?! — гремел командирский голос. — Тебя судить за это мало!
— Так точно!
И вибрировали невидимые струны в душе полковника, и думал он: «Все осознает человек. Зачем же его казнить?»
Да и кто другой, кроме Носова, на вопрос: «Ты понял задачу?» — ответит столь быстро, уверенно и лихо: «Так точно!».
***
Рахман Мадуев тоже не любил топографию, потому что не знал ее. А не знал в силу того, что не кончал военных училищ. Впрочем, в картах Рахмани не нуждался. Он был типичный горец — гордый, отчаянно храбрый, дерзкий, вступавший в драку, не заботясь о последствиях. Во всяком случае, себя щадить Рахман не умел и учиться этому не собирался. Как истинному сыну своей земли, Рахману было знакомо в родном краю все — горы с их складками, родники с их водой — кристально чистой, с запахом сернистого газа, грунтовые дороги и вьючные тропы, скалы, на которые можно взойти, несмотря на кажущуюся их неприступность, и откосы, по которым даже не стоит и пытаться вбираться. Рахман держал в памяти все кошары и станы, разбросанные по горным пастбищам, развалины населенных пунктов и все пещеры, мог наперечет назвать места, удобные для засад и скрытых отходов с поля боя.
Эти качества позволили Рахману очень быстро выдвинуться в командиры группы боевиков и прослыть удачливым воякой.
Еще славился Рахман тем, что в его отряде хорошо действовала разведка, которой командир занимался самолично, и налаживал каналы оповещения и связи.
Когда отряд Мадуева оттеснили в горы, а самого Рахмана объявили в федеральный розыск, дела у боевиков не пошли хуже.
Рахман Мадуев жил на земле, где знал все и всех. В удобный день и нужный час он лично приехал в районный отдел милиции.
Постоял у стенда, на котором висела листовка с его портретом и значился заголовок: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ». Усмехнулся снисходительно и пошел прямо к начальнику — Султану Тарамову. Заговорил, не подавая руки:
— Э, Султан, ты меня знаешь?
Тарамову тридцать пять, Мадуеву — двадцать восемь. Тем не менее Тарамов встал.
Кто он на чеченской земле, этот Тарамов? Пес Москвы, слуга ненавистного ельцинского режима.
А кто Мадуев? Национальный герой, борец за свободу гор и горцев. Что там ни пишут, что ни говорят в столицах, высшую стоимость жизни узнают не по ценникам в магазинах.
— Рахман, дорогой, садитесь!
Широким жестом гостеприимного хозяина начальник милиции указал на стул. На самый почетный, потому что в кабинете только этот стул был целым — со всеми четырьмя ножками и сиденьем, не продавленным задами посетителей или сапогами солдат.
— Это хорошо. Султан, что ты меня знаешь. И хорошо, что тебя знаю я. Можешь поверить, у тебя нет лучшего заступника, чем Мадуев. Аллах свидетель. Я — червяк, ты — начальник милиции. Разве не так? Но я тебе предан…
Что означали эти комплименты, чем они ему грозили, Тарамов не знал и потому возмущенно замахал руками:
— Зачем вы так, уважаемый Рахман?
— Можешь поверить, Султан, дураки уже давно предлагали тебя…
Рахман посмотрел на почетный стул и, опустившись на него, чиркнул ребром ладони себе по горлу. Жест выразительный, красноречивый. От таких жестов душа опускается к самому нижнему выходу, и начальнику милиции стало совсем не по себе.
— Ты понял, Султан?
Начальник милиции сглотнул загустевшую вдруг слюну: чего уж там не понять?
— А вот я всем говорю: Тарамова не тронете. Он такой же борец за свободу, как вы, только борется по-иному. Разве не так, Султан?
— Конечно, конечно…
Тарамов так и стоял, не смея сесть. Мадуев махнул рукой — мол, разрешаю. Тарамов сел, но вытереть пот со лба не решился.
— Ты большой и нужный начальник, Султан. И помощь твоя велика. Помнишь, когда федералы прошли через аул на трех транспортерах, а ты позвонил леснику Ахмаду? Мы ему телефон сохранили специально. И подумай, что потом стало с теми русскими.
Никому из боевиков еще ни разу не звонил Тарамов, но догадался — теперь надо звонить. И решил, что будет это делать.
***
Ранним утром на стоянку отряда Мадуева в развалинах старой крепости прибежал сын лесника Ахмада — Салим.
— Они идут! К Черному ключу.
— Спасибо, Салим, ты — настоящий джигит! — Мадуев потрепал паренька по лохматой голове. — Лети домой, и больше никому ни слова.
Федералы направлялись к Черному ключу. Место знакомое, давно разведанное и размеченное для засады…
Всего на маршруте колонны Рахман разместил четыре группы по два человека. У каждой пары имелся один противотанковый гранатомет, пулемет и два автомата АКС-74У. Рахман выбрал для своих боевиков именно это оружие — скорострельное, безотказное, злое.
Каждой паре боевиков Рахман назначил свою позицию, подготовленную задолго до появления колонны на маршруте. Это позволяло стрелкам, засевшим в засаде, заблокировать движение после въезда в теснину с обеих сторон. Требовалось всего два метких выстрела — один в головную машину, другой — в замыкающую.
Подхода колонны федералов боевики ждали, укрывшись в лесу. Никто не курил, все укрылись под кронами буков с теневой стороны. До места, где находились заранее намеченные огневые точки, предстояло пробежать не более шестидесяти метров.
Кто не водил машину в горах, тому трудно представить, как натужно работают двигатели при подъеме. Да и солдаты, управлявшие техникой, были вовсе не горными асами, а новичками, имевшими небольшой опыт вождения по равнине.
Не продумал как следует тактику перехода майор Николай Терентьевич Носов. На пятисотметровом участке, где дорогу с востока поджимала скала, а с запада крутой откос ниспадал к реке, машины двигались скученно, то и дело наседая одна на другую.
Не выслал Носов при входе в теснину и пеший дозор, который прошел бы по кромке утеса, нависавшего над дорогой.
В общем промахов хватило…
Гранатометчики отряда Мадуева открыли огонь одновременно. Казалось, рухнули горы. Протяжный гул прокатился над рекой, пролетел вдоль ущелья и затих далеко в чаще леса.
Точный удар Исы Хаваджева поразил левый борт головной машины. Раздался мощный взрыв. Бронетранспортер загорелся и круто развернулся. С брони посыпались солдаты, оглушенные, обожженные, забрызганные кровью.
Граната Казбека Цокаева угодила в танк, замыкавший колонну. В боевом отсеке сдетонировали боеприпасы. Силой взрыва сорвало и отбросило в сторону башню, которая, неуклюже переворачиваясь, покатилась с крутого обрыва к потоку, пенившемуся в тесном каменистом ложе. Из машины вырвались клубы вонючего черного дыма. Горящий танк загородил колонне путь к отступлению.
Нашли свои цели и другие гранаты. Радийная машина полыхнула багровым пламенем и с треском загорелась. Командир роты капитан Максимов и майор Носов, ехавшие вместе, погибли одновременно.
Тут же открыли огонь боевики-пулеметчики. Стреляли трассирующими, и было видно, как огненные стрелы вонзались в солдат, оседлавших броню.
Лейтенант Колышкин — недавний выпускник Московского автодорожного института, по призыву назначенный в батальон для усиления технической службы, — в необношенном камуфляже ехал на броне машины, пятой от головы колонны. Ехал, всей своей необстрелянной кожей ощущая дыхание смерти. Он не верил тишине леса, пустынности скал, чистоте голубого прозрачного неба.
Заряженный автомат с закрепленным штык-ножом Колышкин держал на коленях, положив палец на спусковой крючок. При этом он старался не выдавать своего волнения: в его представлении именно так — спокойно и выдержанно — должен вести себя офицер в предчувствии опасности.
Мощный залп, со скальной кручи, ударил в лицо жаром с запахом взрывчатки. И следом Колышкин услыхал дробный стук по броне. Это пулеметные пули сыпанули по колонне, высекая искры рикошетов.
Казалось, именно этого момента и ждал лейтенант всю дорогу. Сбросив одним движением пальца рычаг предохранителя, он полоснул очередью по откосу. Полоснул наугад, не целясь. И, махнув рукой, заорал звонко, во всю мощь:
— За мной!
Заорал и слетел с брони в сторону реки. Залег у кромки обрыва, плеснул струю свинца в том направлении, откуда стучали пулеметы боевиков.
Увидев справа от себя, среди камней сержанта — и не вспомнишь, как же его фамилия! — Колышкин крикнул:
— Парень, прикрой!
