Карандаш указывает скалистое побережье на карте. — Румыны берег охраняют слабо, здесь по берегу километров семь сплошные скалы. РЛС [15] и наблюдателей на этом участке нет, патрульные катера возле берега проходят в пять утра. Немцы — народ пунктуальный. До пяти успеваете. Экипаж на «каэмке» опытный. Командир катера мичман Терещенко этот район хорошо знает. До войны кефаль ловил. А Пинкевич на любую скалу залезет.
Я киваю молча. Намгаладзе тоже молчит.
— Далее. — Карандаш кавторанга поднимается выше. — По тропе проходите вот сюда и закладываете схрон. От берега около десяти километров по прямой. — На карте вижу ориентир — одиночное дерево. Кавторанг продолжает: — После схрона [16] идете до пересечения с грунтовкой [17]. Там должен ждать наш человек с важными документами. Он будет в форме капитана румынской армии. Катер вас подберет на следующую ночь после двух. Пароль для встречи, световые сигналы опознавания с катером и данные для радиосвязи получите перед выходом. В случае непредвиденных обстоятельств выходите на связь. Но только в этом случае. Пеленгаторная служба немцев ваш «Север» [18] сразу засечет. Но это крайний случай. Вас подстрахует флотская разведка. Они уже работают в этом районе. Виктор, этот человек нам важен. — И, помолчав, добавляет: — Помнишь, как прошло все тогда на Ладоге?
Еще бы. Тогда, в октябре сорок третьего, я первый раз высаживался во главе группы. После этого я и получил звание младшего лейтенанта.
На озере уже начались осенние шторма, и финны нас явно не ждали. Высадившись со всплывшей «малютки» [19], выгребая против ветра на надувной шлюпке, мы все-таки дошли до скал. Шлюпку спрятали в камнях, стравив воздух. Пинкевич поднялся и закрепил веревку. Мы с Луисом поднялись на «схватывающих» узлах. Подняли взрывчатку и, вытянув, замаскировали веревку. Финских наблюдателей обошли свободным лазанием. Стрелять тогда почти не пришлось. Только Саня из своей «трехи» с «Брамитом» снял часового на вышке и двух собак.
Когда на рассвете мы выгребали к ожидавшей нас подлодке, за спиной поднималось огромное зарево. Пылало огромное хранилище ГСМ. Немцы с финнами свезли горючее для подготовленной десантной операции по захвату острова Сухо. Остров с маяком находился ровно посреди Дороги жизни. Это была последняя попытка фашистов задушить Ленинград голодом.
Финским НП [20] при отходе я занимался сам. Здорово помог завывающий ветер. Со скалы я уходил последним, спускаясь самосбросом [21]. На скале остались тела трех заминированных финнов. Да, жестоко, но не мы пришли к ним жечь и убивать.
Мысли опять вернулись к заданию. Вроде бы все понятно. Но на душе кошки скребут.
Эти дни, после прибытия, мы упорно тренировались. С утра до вечера изучали новый для нас ТВД [22], гидрографию и прокладку курса в море. По картинкам учили форму одежды румынской армии, ТТХ и силуэты всех этих «раумботов» и «шнельботов». Голова пухнет. Эти занятия с нами проводит старший лейтенант Поженян [23]. В отряде Григорий с лета сорок первого, начинал матросом.
Потом на скале ракушечника отрабатываем скалолазание. Занятие проводит мой заместитель, старшина Пинкевич. Вообще в нашей бригаде жесткий принцип — если что умеешь делать лучше других, то и проводишь занятия. Твое звание здесь неважно. От меня, кстати, Саня требует больше других. Никакого чинопочитания.
Потом уже командую я. На морском берегу стреляем по прыгающим на волнах мишеням со сменой позиции. Уже после обеда провожу занятия по ближнему бою, работе с холодным оружием. Это два с половиной — три часа.
Три дня назад ко мне вечером подошел матрос. Днем он обеспечивал стрельбы и видел наши следующие занятия.
Его лицо было обожжено с левой стороны, кожа там выделялась неестественной бледностью. Правая часть лица была нормально загоревшей.
— Товарищ лейтенант, вы знали главстаршину Туебаева? Он нас точно так же учил.
У меня сжало сердце. С Кайратом мы простились первого декабря сорок первого года на Казанском вокзале Москвы.
От этого матроса я узнал подробности смерти друга.
Наши письма друг другу редко доходили, а Айжан мне не писала, что пришла похоронка [24].
Дело было так.
Группа разведотряда Северного флота, где Кайрат служил заместителем командира взвода, должна была высадиться с двух торпедных катеров на норвежское побережье в районе Киркинеса. Как назло, в порт Киркинес шли эсминец и тральщик кригсмарине [25]. Немцы сразу открыли огонь, а в небе зависли осветительные ракеты. Катер, на котором находился Кайрат, отвернул в сторону, выбрасывая за собой дымовую завесу, но снаряд, попавший в корму катера, разбил трубу, по которой подавалась кислотная смесь дымового облака. Осколками тяжело ранило наводчика зенитного автомата. Кислотную смесь завихрениями воздуха стало затягивать в ахтерпик, а там, при открытом люке, сидели разведчики. На них и полилась кислота.
— Главстаршина на палубу выскочил, раненого в люк успел подать. Тут рядом с катером снаряд с эсминца разорвался. Его взрывной волной в море и сбросило.
Я знал, что в воде Баренцева моря человек живет несколько минут — сводит мышцы. Если только Кайрат не погиб сразу от осколков.
— А мне тогда лицо обожгло, кожа лоскутами слезала, — продолжал матрос. — Полгода в госпитале, потом на Черное море перевели. Лицо теперь холод не переносит. Это еще ничего, а одному парню глаза выжгло, — помолчав, добавил он.
Да, наша работа романтична только в кино. А вот учитель у нас с Кайратом был один.
Катер вошел в полосу тумана и сбросил ход. Берег уже близко. Я нырнул в люк:
— Группа, подъем! Пятиминутная готовность, — и поднялся в рубку.
Мы вышли из тумана, когда за кормой уже поднимался красный диск солнца. Был виден берег.
И вдруг прямо по курсу, где-то в километре, появились две большие темные точки. Еще минута, и с этих точек, оказавшихся немецкими катерами, в нашу сторону понеслись светлячки трассирующих пуль и снарядов.
Пулеметчик завалился на палубу рядом с Пинкевичем. Еще очередь, и задело рубку. Нас с Терещенко пронесло, но рулевого отбросило к переборке. Мичман не растерялся, перехватил штурвал и развернул «каэмку».
Вытаскивая рулевого, я ощутил, как затряслась под ногами палуба — наш катер выжимал из двигателей все, что можно. Задело и пулеметчика. Им занялись разведчики.
Из люка показался Пинкевич:
— Раненого Луис перевязывает. В грудь его, кажется, легкое задето.
Опираясь на рубку, смотрю в бинокль.
Началась погоня.
— Сань, выдай целеуказание. — Я протянул ему бинокль.
Пинкевич на мгновение подносит его к глазам:
— Скорость где-то сорок узлов. Торпедные катера типа S-26. Вооружены солидно — носовая автоматическая пушка «Бофорс» сорок миллиметров, два пулемета МG-34 по бортам и на корме зенитка «Эрликон». Два торпедных аппарата, ну, это не по нашу душу.
— Немцы эти катера зовут «шнельботы» — быстроходные. Вообще, «шнельбот» — катер очень устойчивый, качку держит отлично. Поэтому и бьют по нам так кучно. База у них в Констанце.
Как бы в подтверждение этих слов рядом с кормой поднялся водяной фонтан.
— Но скорость у нас на десяток узлов больше, так что шанс уйти есть.
— Витек, думаешь, ждали нас? — Пинкевич кричит в грохоте выстрелов и шуме моторов.
Ответить я не успеваю. В корме что-то заскрежетало, и «каэмку» повело вправо.
Мы почти оторвались от немцев, когда снаряд «Бофорса» попал в машинное отделение. «Каэмка» стала постепенно сбавлять ход, протянув еще с полкабельтова [26].
В открытом люке показалась голова моториста:
— Командир, пробит масляный фильтр на левом движке, а на правом — блок цилиндров! Маслова убило.
Мичман забористо выругался и произнес свое одесско-фамильярное:
— Ну, все. Приплыли, Клава, — и, повернувшись ко мне, добавил: — Шо, москвич, сушите весла и пожалуйте на румынские именины.
Я заметил, что Терещенко никогда не говорит «немцы» или «фрицы», а только «румыны». Только три дня назад от Гриши Поженяна я узнал, что его семью, жену и двух маленьких детей, румыны после захвата Одессы сожгли живьем. Сожгли не со зла, а просто сэкономили патроны. Жена была еврейкой, а золотых вещей, чтобы откупиться, не было. Румыны — это не немцы. К расовой теории они относились с большим пониманием, как к хорошей возможности заработать. Сам
