то, что он получит и впрямь ценные сведения.
— Привет! — сказал Вокалист, с ехидным прищуром глядя на Мешалкина. — Поздравляю тебя, а заодно и себя с долгожданной встречей. Вот так и тянет обнять тебя и расцеловать, как отца родного. Как ты думаешь, с чего бы это?
— Должно быть, со вчерашнего перебору, — ухмыльнулся Мешалкин.
— А что, заметно? — хмыкнул Вокалист.
— Просто-таки на лбу написано! — сказал Мешалкин. — Аршинными буквами!
— В принципе, ты прав, — кротко согласился Вокалист. — Признаться, вчера я себе позволил… Да и как не позволить, на этот поганый мир глядя. Тут, понимаешь ли, даже рыба карась себе позволила, если бы что-нибудь соображала. А я все-таки не карась. А потому хлебну-ка я вот этого винца для равновесия моих душевных чувств. А потом и побеседуем…
Вокалист налил в бокал вина, сделал несколько глотков и поморщился.
— Дрянь винцо! — категорично заявил он. — Ширпотреб во всем своем сомнительном величии. Нехороший человек этот твой армянин, так можешь ему и передать. Мог бы налить в этот кувшин что-нибудь и поприличней. Ну да каков этот мир, таково в нем и вино. А потому осушу я этот бокал до самого дна. А куда деваться из подводной лодки?
Мешалкин терпеливо ждал, когда его агент выговорится и утолит жажду. Тогда-то можно будет и поговорить. И вот этот момент наступил. Говорил Вокалист всегда подробно, многословно, с разнообразными лирическими и философскими отступлениями, сопоставлениями и прочими нюансами. Мешалкин давно уже притерпелся к такой манере разговора своего агента и потому почти никогда его не перебивал, а просто молча слушал, отделял зерна от плевел и мотал на ус. А если и перебивал, то лишь короткими уточняющими вопросами.
— Дело было двумя днями ранее, — начал рассказывать Вокалист. — Зарулил я, значит, вечерком в одно заведение. Ну, ты должен его знать. Ночной клуб, который именуется «Башня». Собирается там всякого рода публика… Ну да для чего я тебе буду говорить такие банальности? Ты и без меня знаешь, кто там собирается. Я-то туда вхож просто-таки в беспрепятственном порядке, даже к моему фейсу никто не приглядывается. А для чего к нему приглядываться, коли меня в той «Башне» знают, как отца родного? Помнится, радовал я в былые времена тамошнюю публику своими вокальными способностями. Да… Так вот — заруливаю. Одни дарят мне улыбки, другие — жмут руку, третьи — приглашают за стол. Хорошо, присаживаюсь. «А не желаете ли, — вежливо спрашивают у меня, — приобщиться к неземному удовольствию?»
— Кто именно спрашивает? — уточнил Мешалкин.
— Одна веселая компания в количестве четырех человек, — ответил Вокалист. — Две особи мужского пола и две — женского. Обе особи женского пола выглядели очень вульгарно. Просто-таки не поймешь, где у них тыл, а где, обратно говоря, фасад. И ноги-то у них — да у меня руки толще, чем у них ноги! И при этом, прошу заметить, ни ту, ни другую особь я не знаю. Вот просто-таки в первый раз вижу.
— А особей мужского пола знаешь? — спросил Мешалкин.
— Их-то знаю, — сказал Вокалист. — Имена их мне неведомы, а вот физиономии и прозвища — известны. Одного, значит, кличут Ливерпуль, а другого непритязательно — Мопсиком. А все потому, что уж очень он похож на собачонку этой породы. Значит, один — Ливерпуль, а второй — Мопсик.
— Угу… — кивнул Мешалкин.
Он знал и Ливерпуля, и Мопсика. Оба они были сынками богатеньких родителей, оба — праздными бездельниками да к тому же еще и личностями, изрядно подсевшими на всякого рода наркотические вещества. У Мешалкина имелось подозрение, что и Мопсик, и Ливерпуль активно распространяют наркотики по ночным клубам. Подозрение имелось, а вот прямых доказательств не было.
— Говори дальше, — сказал Мешалкин.
— Говорю, — кивнул Вокалист. — Стало быть, они у меня спрашивают, не желаю ли я приобщиться к неземному удовольствию. «И что же это за удовольствие?» — спрашиваю. «А ты разок затянись, и пропадет у тебя охота задавать всякие вопросы! — отвечает мне не то Мопсик, не то Ливерпуль. — В точности тебе говорю — хватит одной затяжки! Убойная штучка!» И протягивает мне сигаретку. Ну, ты же знаешь, что я никакой не наркоман. А если я и позволяю себе иногда продегустировать ту или иную заразу — так это исключительно ради нашего с тобой общего дела. Знаешь ты об этом или не знаешь?
— Знаю, — кивнул Мешалкин. — Ты давай говори дальше, и желательно без отклонений.
— Так ведь как же — без отклонений? — не согласился Вокалист. — Без них никак невозможно. В отклонениях, можно сказать, как раз и заключается вся суть. Я же у тебя не на допросе — чтобы без отклонений рассказывать!
— Ладно, ладно! — махнул рукой Мешалкин. — Говори, как хочешь, хоть в рифму.
— Так вот, протягивает мне сигаретку… — продолжил агент. — Ну, ты ведь и без меня знаешь, что в таких заведениях, как «Башня», от подобных предложений отказываться не принято. Попробуй откажись. Мигом станут смотреть на тебя подозрительно. И тогда — конец всему. Что ты! Могут и придушить где-нибудь в нужнике… Так что волей-неволей пришлось соответствовать правилам. Ну, я и затянулся… По оплошности — два раза вместо одного, о чем потом горько пожалел. Потому что такой заразы я не пробовал отроду! Ты не поверишь — это что-то невероятное! Если желаешь, могу рассказать тебе обо всех ощущениях и во всех подробностях.
— Не желаю! — махнул рукой Мешалкин. — Лучше расскажи о самой отраве. Насколько я понял, это какая-то новая штучка?
— Так о том я и говорю! — воскликнул Вокалист. — Именно так — новая штучка! До сих пор невиданная и неслыханная!
— Вот как, — насторожился Мешалкин. — Тогда с этого момента подробнее.
— Так ведь я и так — подробно! — оскорбился Вокалист. — Ты, главное, слушай, запоминай и делай выводы. Тут, понимаешь, есть над чем поразмыслить. И скажи мне, что я не прав…
— Прав, прав, — Мешалкин невольно улыбнулся. — Я весь внимание. Говори.
— Ну, так вот, — продолжил агент. — Курнул я, значит, два раза. «Ну, и как — торкнуло тебя?» — спрашивает меня то ли Ливерпуль, то ли Мопсик, а может, и какая-нибудь из страхолюдных девах. Не помню, кто именно, потому что, поверишь, я просто-таки потерял ощущение и времени, и пространства, позабыл и о самом себе — вот ведь как зацепила меня эта холера! «Еще как!» — отвечаю, а сам, поверишь, не слышу собственного голоса. Тот голос, который у меня спрашивает, его я слышу, а свой не слышу! «И что это, — спрашиваю, — за такая расчудесная субстанция? Ведь не гашиш и не марихуана!» — «Это, — отвечают мне мои собеседники, —
