Жили они дружно. Один только раз, когда пришел телеграф, что государь от престола отрекся и она в ладошки захлопала, он рявкнул: «Чему радуешься, дура!» Она обиженно возразила: «Ты же сам всегда говорил, что царь плохо Россией управляет». — «Говорил, но тебе этого не понять, дуре заморской, народ наш плохо знаешь… Нужно подумать, как тебя через фронты в Италию переправить…»
И переправил, успел, а сам на родине остался. Когда увидел своими глазами, как местные мужички его плантацию изгадили, полагая каучуконосы барской блажью, что, между прочим, в здешнем краю было недалеко от истины, больно стало, и потянулся он к сердцу, а там совсем плохо и больно, и осел он, недоумевая, что ж это происходит, Господи? Всегда жизнь в нем кипела, а тут раз — и кончилась…
Но Господь справедлив, и многие мужички, когда советская власть бывшую плантацию преобразовала в совхоз оборонного значения, чтобы Красная Армия на своих колесах врагов гнала по чужой земле, а каучук все не рос, бывшие мужики, ныне ударники сельхозтруда, были повязаны как вредители и сопровождены в тот самый дом, что бывший хозяин из Вероны вывез, а теперь располагалось ВЧК — ОГПУ. Бравые молодые люди с кубарями в петлицах на перехваченных ремнями гимнастерках давали мужичкам на подпись протоколы, где черным по белому значилось, что хозяин их жив и здоров и руководит из Италии фашистским заговором, чтобы сорвать нашу обороноспособность и восстановить в рабоче-крестьянском государстве власть помещиков и капиталистов. И те подписывали, а потом шли по длинному подвалу, который упирался в дверь еще глубже расположенного погреба, и здесь на каменных ступеньках гремел выстрел, и валились они на усыпанный опилками пол, а серьезный человек — «исполнитель» зачем-то нюхал ствол бельгийского нагана и говорил удовлетворенно: «Порядок!»
Между прочим, такого поворота событий бывший хозяин, разумеется, не ожидал и даже не подозревал. Просто, будучи практичным человеком, он приобрел продававшийся подешевле склад некой разорившейся компании. На улицу выходили служебные помещения, а в глубине находился собственно склад с двумя параллельно расположенными подвалами. Новый владелец наземные постройки снес, в центре строения заграничный дом поставил, а подвалы, точнее полуподвалы с окошками под потолком, решил сохранить, понравились они ему качеством кладки. «Эти еще нас переживут», — сказал он и оказался прав. Так итальянский дом как бы возглавил центр большого сооружения, где чекистам можно было и заседать, и работать.
Все это давно было, и после войны в центре города соорудили другое здание, много объемнее, и название посолиднее — «Комитет государственной безопасности», а в старый особняк с его подвалами поместили областной партийный архив. Но партийцы, пользуясь доступом к главному начальству, настойчиво требовали своих современных хором и доказывали, что ценнейшие документы, и в частности, написанная карандашом листовка комитета РСДРП с призывом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», находятся в опаснейшем состоянии и могут погибнуть от сырости в подвале.
Впрочем, листовка и в самом деле была любопытная. В конце тридцатых нашелся бдительный человек и написал куда следует, что листовка меньшевистская, потому что буквы (б) на ней не было. Вопрос оказался нешуточным, заседало по этому поводу бюро обкома, докладывал начальник НКВД, и решение, естественно, было принято мудрое — всех, кто еще жив и мог иметь какие-то сведения о появлении листовки в свое время, — арестовать для пресечения подрывных слухов, а листовку, как свидетельство героического прошлого, официально утвердили большевистской, и стала она бесценной реликвией новой исторической эпохи.
Вот, потрясая этой подмокшей реликвией, и стали ломиться архивщики в высокие кабинеты, настаивая, что пришло время запечатлеть историю партии не в каком-то сомнительном особняке, но в новом, олицетворяющем эпоху здании, а именно в новой межобластной партийной школе.
Так веронский особняк с фасадом в стиле модерн-электрик из мраморных плит оказался снова бесхозным, и очередная судьба его была решена на высшем уровне самим «первым».
«Сам» прибыл, как положено, на черной «волге» со свитой в машинах посветлее. Перед домом он остановился, и все остановились тоже. Посмотрев и сделав вид, что размышляет, хотя все было решено заранее, «первый» обратился к свите:
— Значит, так, товарищи, оседлала нас культура, ну, спасения от них, чертей, нету…
Сказано было, однако, благодушно, и подразумевалась шутка. Поняли ее правильно, и все улыбнулись, потому что культуры не боялись. «Сам» оценил собственную шутку и добавил уже серьезно:
— Короче, вы знаете, подумали мы тут и порешили отдать это наследие древней культуры нашей культуре современной, как по праву ей принадлежащей. Какие будут мнения, чтобы передать здание под Дом творческих союзов? Они у нас по стране не на последнем месте…
Мнение было, разумеется, единогласное, но полагалось и сказать что-то по ходу дела, так сказать, обсудить конструктивно и собственный след оставить. Предложил главный архитектор.
— Места тут достаточно, можно и фонтан соорудить или какой-нибудь символ скульптурный посадить вроде коня крылатого…
— Пегаса! — воскликнул образованный завотделом культуры.
— Вот именно. Край наш степной, коня издавна уважают, пусть крылатой птицей летит к вершинам, значит, культуры.
Взмах руководящей руки совершил чудо. Оказалось, некоторые горожане и не подозревали, какое привлекательное здание скрывается за ржавой оградой. А теперь все увидели, что культура и искусство у нас в должном почете, и провинциальным туристам бойкие экскурсоводы даже намекали, что, «по слухам», дом этот «мог принадлежать» знаменитому веронцу Веронезе, ну а уж Ромео и Джульетта любовались им не меньше, чем наши земляки. Народ из глубинки про Ромео наслышан, стиль же дома и его принадлежность к концу прошлого века уточнить и связать с Шекспиром не всем удавалось.
Ну а уж о творческой общественности и говорить не приходится, в приподнятом настроении она обмывала только что открытый «Дом Ромео» в большом буфете, разрешенном с благожелательным напутствием «самого» — «пусть инженеры человеческих душ под своей крышей душу отводят, а то еще надерутся на стороне».
Правда, некая творческая вольность была пресечена накануне открытия. Комиссия по подготовке объекта к сдаче решительно отвергла некую деталь статуи Пегаса, характеризующую его мужские стати.
— Ну зачем нам, товарищи, это? Ведь сюда люди приходить будут, даже дети. Народ наш к культуре тянется. И вдруг… это. Не понимаю. Кто, кстати, автор скульптуры? — огорченно произнес председатель.
Скульптор был взят на карандаш, а «это» срочно удалили, подчистив Пегасу кругленький сытый животик.
По поводу такого события старый литератор, циник и похабник, который даже привлекался в свое время за какую-то давно забытую крамолу, но не перековался до конца, заметил, сидя с друзьями после трехсот:
— Не дело, братцы, творческий символ яиц лишать. Не к добру…
И как в воду смотрел…
Беда пришла в «Дом Ромео», как и во всю страну, в тот неласковый мартовский день, когда Горбачев провожал по Красной площади последнего Генсека, скончавшегося на боевом посту, хотя и не в лучшей боевой форме. Вдруг появились и закаркали над трибуной Мавзолея вороны, птицы нелюбимые последним императором и, как оказалось, несущие тяжелое предупреждение, хоть стреляй в них из винтовки, хоть отпугивай торжественным артиллерийским салютом. Но на ворон, промелькнувших по экранам телевизоров, народ как-то внимания не обратил, думали о лучшем, глядя на крепенького и до неприличия, по тем меркам, молодого преемника уходящего вождя, и связывали с ним, как на Руси водится, мечтательные надежды. И никто, даже проевшие миллионы долларов, принадлежавших американским налогоплательщикам, советологи и кремленологи в дурном сне представить себе не могли, что учинит этот провинциальный крепыш, помеченный замысловатой черной меткой на округлой лысине. А уж писатели тем более.
