Ознакомительная версия.
Сергей поднял голову.
Вагон подрагивал, сбавляя скорость.
Человечество исключительно богато талантами, считал Шарль Фурье.
В принципе, каждый ребенок одарен от природы способностями, которых достаточно для того, чтобы сравняться (естественно, при условии постоянного совершенствования) с Гомером, Шекспиром или Ньютоном. А на каждые восемьсот человек, считал Фурье, приходится один очень крупный талант. Если тридцать шесть миллионов, составляющих население Франции, разделить на восемьсот, окажется, что в одной только Франции существует сорок пять тысяч человек, способных сравниться, скажем, с тем же Демосфеном или Сократом. Можно представить, каков будет при гармоничном развитии приток знаменитых во всех областях людей, если только одно лишь население Франции сразу дает их столько. Когда государства земного шара, считал Фурье, будут полностью организованы, а население планеты достигнет состава в три миллиарда, на каждое поколение будет приходиться по тридцать семь миллионов поэтов, равных Гомеру, по тридцать семь миллионов ученых, равных Ньютону, по тридцать семь миллионов драматургов, равных Мольеру, и так далее…
Поддатого мужика в тамбуре опять травило.
Ему явно не посчастливилось попасть в число тех, кто мог стать новым Гомером или Ньютоном. Но травил он поистине гомерически, гораздо дальше, чем видел, как сказал один по настоящему крупный талант.
Вот Басандайка, отметил Сергей.
Всего лишь полустанок, не Висконсин, не Брук Фарм, не Мемфис, не Новая Гармония. Впрочем, тоже община. В Томске такие крошечные личные наделы земли называют мичуринскими участками. Хозяева их в поте лица взращивают различные злаки, но исключительно для себя. Почему-то в стране бывшего воинствующего коммунизма, идея коллективизма не дала нужных всходов.
А собственно, где коммунистические идеи процветали долго?
Та же «Пенсильванская группа» просуществовала всего восемнадцать месяцев. «Мирное сообщество фурьеристов» ожидала столь же быстрая кончина. «Фаланга Лоресвилль» – восемь месяцев… Это только Великий Кормчий мог утверждать: нам все равно, сто лет или тысяча…
Стефан Кабэ родился в Дижоне в 1788 году.
Закончил юридический факультет. Утопические взгляды изложил в известной книге «Путешествие по Икарии», опубликованной в 1840 году. Икарийцы имели общее имущество, у всех были одинаковые права и обязанности. На основании постоянных статистических исследований каждая община икарийцев получала определенное число предметов, нужных для общественных нужд. (И это нам известно, удивленно отметил про себя Сергей. Ничем нас, похоже, не удивишь.) Промышленное и сельскохозяйственное производство Икарии было полностью централизовано, все излишки продукции сразу сдавались на общий склад, откуда граждане в любое время могли бесплатно получить все необходимое. Ну, а если вдруг каких-то запасов на всех не хватало, нужное можно было получить в порядке очереди…
Что ж, может, это и справедливо.
Лица, неспособные к труду от рождения, не должны были получать меньше других, так как умственная или физическая слабость человека чаще всего происходит не по его вине. Только некоторым поэтам Икарии разрешалось публиковать свои произведения, да и то с позволения специального цензурного комитета. (Несовершеннолетний инвалид Венька-Бушлат, не способный ни к какому к полезному труду, наверное, прижился бы в Икарии, усмехнулся Сергей, а вот поэту-скандалисту пришлось бы в Икарии туго… А странно все-таки… Ведь именно поэты мечтают о счастливом коммунистическом будущем…) Произведения, признанные лучшими, рассылались во все Икарийские библиотеки, но если такие произведения оказывались вдруг обесцененными вновь появившимися, они предавались немедленному сожжению, чтобы своим существованием не распространять в обществе заблуждений. Для ученых строились институты и лаборатории, но и ученые обязаны были представлять свои труды на контроль своим более опытным коллегам. Все книги, написанные до эпохи коммунизма, в Икарии были уничтожены. А девизом икарийцев стал: «Один для всех и все для одного!»
Прямо как у мушкетеров.
Главной системой верований в Икарии являлась государственная религия, однажды и навсегда установленная на общем собрании священников, ученых, писателей и учителей. Икарийцы предпочитали жить полной жизнью на земле, они не надеялись на лучшую жизнь на небесах. Их нравственные ограничения сводились к трем заповедям: люби ближнего своего, как самого себя, не делай другим людям зла, которого не желаешь себе, и, наконец, старайся делать другим людям такое добро, какого хотел бы для себя…
Сергей хмыкнул.
Такие средства познания, как диалектический материализм, необыкновенно напоминают недобросовестные рекламы патентованных снадобий, врачующих сразу все болезни…
Поддатого мужика снова травило.
Закрыв записную книжку, Сергей сунул ее в сумку.
Наверное, Суворов обрадуется возвращению записной книжки, подумал он, хотя непонятно, что, собственно, такого необычного в этих записях. Почему он так хотел их вернуть? Истории утопий и разного рода коммунистических колоний посвящены самые разнообразные труды. Впрочем, Суворов потому, наверное, и прозван Философом, что всегда любил обращаться к масштабным и красивым идеям. Правда, к Коляну, или к этому поддатому мужику, курящему в тамбуре, или к слепому мануальному терапевту или к пассажирам электрички все они не имеют никакого отношения. Они как обратная сторона Луны – рассуждай, как хочешь, все равно ничего не видно…
Электричка, дергаясь, тормозила.
Зажав рот рукой, поддатый мужик дергался в тамбуре.
Сквозь мутное стекло Сергей разглядел освещенные окна серых хрущевок, выстроившихся по левую сторону железнодорожных путей – тесные, дряхлые, густо заселенные руины не доведенного до конца большого коммунистического эксперимента…
Приехали.
Осязаемый предмет действует гораздо сильнее отвлеченного понятия о нем.
Н. Г. Чернышевский
Хрустальная пепельница преломляла свет, как призма.
Сунуть окурок в такую пепельницу – значит, оскорбить саму Красоту.
Но, судя по безжалостно раздавленному окурку, кто-то недавно выкурил в кабинете сигарету «Прима» или «Луч». Это было странно: Суворов не курил и редко кому разрешал курить в кабинете. К тому же, выкурены были не «Кэмел», не «Марльборо», а вот именно «Прима» или «Луч».
И начал Суворов не с главного:
– Ты хорошо знал Олега?
– Мезенцева? Конечно. Он дважды втравливал меня в идиотские сделки. В последний раз я потерял на нем пятьдесят тысяч.
– Долларов?
– Само собой.
– Каким образом?
– Покупка валютных фьючерсов, – неохотно объяснил Сергей. – Мезенцев должен был оплатить убытки, но долг так за ним и остался. С Мезенцевым вообще никогда нельзя было расслабляться, по-моему, он сам у себя воровал. Даже когда занялся нефтью, ничего в этом смысле не изменилось. А ведь сильно пошел в гору. По крайней мере, прошлой весной он сам мне звонил. Как, мол, живешь, Рыжий, готов получить должок? Наличкой хочешь или нефтепродуктами?
– Совесть проснулась?
– В Мезенцеве? – Сергей невольно повел носом, потому что нежный запах горячего шоколада заполнил кабинет. Секретарша, безгласная, но улыбчивая, поставив серебряный поднос на стол, вышла. – Совесть и Мезенцев! Эти слова никогда не стояли рядом.
– Тогда почему ты работал с Мезенцевым?
– А где выбор? Томск не Москва с ее триллионами. А Мезенцев все же Новый капиталист, прозвали не зря, была у него хватка. Жаль, исчез, не выплатив долга. Уже год прошел, слухов много, но сдается мне, что совсем смылся Мезенцев. Почувствовал, что кредиторы по-настоящему берут его в оборот, вот и смылся. Прячется в каком-нибудь кукурузном штате.
Сергей осторожно поднял чашку. Его не переставал дивить окурок в хрустальной пепельнице. По какой-то непонятной ассоциации он сказал:
– Помнишь Якушева, капитана ФСБ? Теперь он, правда, майор. Мы занимались с ним аферой с противогазами. Завтра он приезжает.
– Это как-то связано с Мезенцевым?
– И не только с ним, – кивнул Сергей. – Это связано и с господином Фесуненко из «Русского чая». Помнишь, он как-то кинул меня, ну так вот, все повторяется: теперь в Москве кинули его самого. Он вложил большие деньги в некий солидный банк, а банк лопнул. По совету умных людей господин Фесуненко попросил Валентина помочь ему и Валентин согласился. Не мог не согласиться, потому что, независимо от договора с господином Фесуненко, понятно, договора, санкционированного сверху, официально прикомандирован к тому же банку – от экономического отдела ФСБ. В деле этом фамилия Мезенцева мелькала не раз. Как и твоя, впрочем. Твою, правда, скоро вынесли за скобки, но Олег…
Ознакомительная версия.
