тысячи пятом, в Ираке джихадистов пытал… В десятом, в Кении — пиратов, на военно — морской базе ВМС в Момбасе…
— Кого ты слушаешь?! — вмешался Голиаф, услышав рассказ морпеха, выходя из соседней комнаты с куском колбасы и хлеба. — Прапор он, в донецком управлении сидел в дежурке, шлагбаум поднимал! Должны были уволить за пьянство — уже документы ждал, но Майдан начался, а документы по пути потеряли… — Голиаф играючи не всерьёз замахнулся своей огромной рукой на морпеха, как если бы хотел отвесить ему несомненно летального щелбана. — Контрразведчик, блядь, нелегал!.. Ладно этот алкаш болтает, ты чего повторяешь? — морпех виновато смутился, почесав за ухом. — Поэтому он здесь, на складе, вместе с тобой, а не в медведевской роте. Медведчук не знает за его службу в Ираке — язык давно бы болтуну подрезал!
— А для кого здесь так много минералки? — спросил Бис.
— Для «воте — р–бординга», — роняя изо рта жёванное, произнёс Голиаф, — …пытка такая — водой. Через нос вливают… «Альфа» в Ираке подсмотрели!
В ходе осмотра подвала стало ясно, что пленниками Бормана были ещё трое мужчин. Все они казались гражданскими и никак не походили на вражеских диверсантов, — кем их представил морпех, — что позже было опровергнуто самим Тутыром.
— Этот воровал из фонда «Спасение» уважаемого предпринимателя Василия Мамчика, — вёл экскурсию Тутыр в свете ручного фонаря. — А этот, директор — передовик шахты «Воля». Завтра передадим тебя на «подвал МГБ», — сказал Тутыр, обращаясь к директору шахты, — где тебе предъявят обвинение в незаконном хранении оружия и подделке документов.
— Это ошибка, — обессилено выдавил из себя шахтер, словно истратив все человеческие силы это доказывая. — У меня никогда не было оружия.
— Будет! — пообещал Тутыр шахтёрскому начальнику, представляя следующего. — А этот военный преступник — вор! Поднял арендную плату для предпринимателей своего рынке…
— Я же поднял аренду по вашему совету! Для того, чтобы было чем платить налог в банк ДНР! — возмутился вор с лохмотьями пищевой плёнки на шее.
— Врёшь! Ты обворовывал население! С подельниками похитил жену предпринимателя Яненко.
— Нет! — зарыдал директор рынка. — Я не делал этого!
Не сразу Егор признал в замордованном человеке того, чья секретарша приглянулась ему в первый день налоговых сборов. Даже Егор понимал, что не существовало таких обстоятельств, при которых этот слабый, без воли человек, директор рынка, мог похитить другого.
— В соответствии с Положением о военных трибуналах, утверждённым Указом Президиума Верховного Совета СССР… — произнёс Тутыр слова, которые никак не умещались в его рот, — …от двадцать второго июня сорок первого года, на «подвале», за воровство, мародёрство и похищение людей будешь приговорён к смертной казни через расстрел…
С Егором едва не случился когнитивный диссонанс, словно он оказался в тридцать седьмом году, в самом аду — в подвале НКВД.
— Тутыр, что мы тут делаем? — спросил наконец Егор. — С какой целью здесь?
— Директор нашего рынка хотел раскаяться в содеянном, — сказал он в ответ. — А цель наша — защита ДНР от её врагов! Ты, что, забыл зачем ты тут?
— Это всё неправильно, Инал…
— Если тебе надо на воздух, можешь подняться, — оборвал он Биса.
Егор вышел в коридор, уже не раздумывая — уйти или остаться, как вдруг показалось, что в комнате напротив, в темноте, прятали женщину. Она беззвучно плакала. Егор ни за что не узнал бы и этого, если бы дознаватель не заговорил с ней в полумраке.
— Я вам очень сочувствую, — тихо сказал он. — Мне неприятно, что вам приходиться здесь находится. Правда! Что я могу сделать в такой ситуации для вас? Вы — голодны? Хотите, поесть? Или может быть — водки?
— Отпустите меня, пожалуйста, — заплакала она. — Почему я здесь? Что вы хотите от меня? Что мне сделать, чтобы меня отпустили?
Через пару секунд тишины из полутьмы раздался жуткий крик:
— Да, ты, ёбаная блядь, можешь только сдохнуть здесь! Сдохнуть, ты слышишь? Поняла?!
— Что мне сделать?.. отпустите меня? — рыдала она.
— Я сказал: сдохнуть! Ну, раз, ты, такая умная — можешь у меня отсосать перед смертью… — пуще прежнего заорал Борман, — …тупая ты пизда!
— Ну всё, сука! — крикнул кто — то кому — то истошно. — Тащите сюда воду!
— Шагай в машину, — приказал Тутыр, пихнув в спину Егора.
Егор вышел из подвала взвинченный в миг ослепший от яркого света и одурманенный сухим горячим воздухом. Прислонившись к стене, он хмуро молчал и остервенело смотрел впереди себя, как всегда в тех случаях, когда не мог изменить или повлиять на ситуацию, или приходилось подчиняться, выполняя чужие приказы, которые до скрежета зубов хотелось обсудить.
Он проснулся в три утра — будто спал и выспался. До нового рассвета оставался час и надо было его вытерпеть. Но, первым делом, едва открылись глаза, он вспомнил подвал на «ВАЗовской» развилке, от чего новый день, не суливший ничего светлого, показался нестерпимо противным и горьким. Вырвавшись из объятий скрученных в канат простыней и сырой с обеих сторон подушки, с которой и за которую не то боролся во сне, не то прятался, как за бруствером окопа, он долго не мог прийти в себя, как будто вырвался из обреченной разведки боем — не понимая ещё — самым чудесным образом. Пробуждение — дело абсолютно интимное, как одиночество: это и ужас нового дня, новой жизни, ведущей к смерти; и борьба с миром за выживание, который тебя никак не хочет и в нём ты уже как покойник на кресте, разрушен прямым попаданием. Остаётся висеть звездой — уже не контуженный — истекать кровью…
Обстоятельства, в которых свершился вчерашний вечер, обнажили неведомую прежде Егору часть войны, которую он считал для себя закрытой и недозволительной и, которая раскрыла перед ним множество неразрешимых и крайне неудобных для самого себя вопросов. Начавшийся внутренний процесс самоедства зацепил и назревшее когда — то решение по собственной смерти, которое бесхитростно забуксовало и заглохло. Он вообще себя не заметил — просто был там, где люди делают всё, чтобы не умереть, где психофизически невозможно думать о чём — то другом. Это раньше Егор решил: умру в бою! В бою погибнуть легко: безрассудный, но смелый поступок для такого инвалида, как он — обеспечить отход, а самому остаться, прикрыть, зная, что это смертельно. Такое действие могут охарактеризовать как «слабоумие и отвага», но Егора поймут. История знала немало подобных примеров: чтобы был подвиг — должна быть утрата; смерть по глупости в армии тоже не устроить без подвига. Мёртвые герои обесценились, потому что много мёртвых дураков за ними спряталось, и живых — ещё много…
