Ознакомительная версия.
Случившийся тут эрудит Нарада так перевёл грамоту сотоварищам:
– Короче, господа мудрецы, беда. Хоронись по норам и пещерам! Первые три слова означают: «хлеба нет». Следующие три: «все ушли на фронт». А под конец Света пишет – она одна среди них грамотная, точно так же, как я среди вас: «ведите себя тихо, не высовывайтесь, чтоб, стало быть, супостаты вас не нашли».
– Это как же понимать? – загомонили сбитые с толку мудрецы.
– Скорее всего так, что с юга через перевал на нас двинулись ракшасы. Не исключено ещё, что другая их армия, как мы и опасались, движется в обход хребта и выйдет на леса с северной стороны, из тундры, стало быть. Чтоб, значит, прочесать тайгу-матушку цепью, всех нас выловить и, не взирая на наши с вами, а особливо мои, энциклопедические познания, зажарить и употребить в качестве вкусной и здоровой в их понимании пищи.
– Во как складно заливает! – засмеялся молодой подрастающий мудрец, имя которого история не сохранила только по той причине, что он Нараде не поверил, а посему вскоре был ракшасами изловлен и употреблён в точном соответствии с предсказанием Нарады.
Остальные муни, приученные тайгой к осмотрительности, внимали истово, а кое-кто даже мотал на ус, благо – усы были у всех, даже у вскорости съеденного мудреца-молодца, который, понятное дело, ничего ни на что не мотал.
– Так что по норам, братие! – выдвинул насущный для настоящего момента лозунг Нарада – и лес вымер. Птички онемели, а, может, улетели. Грибы спрятались. Ягоды, посовещавшись, решили покамест не зацветать. Звери подались подальше на север. Риши и муни поховались по пещерам и норам и впали в длительное самадхи, внешне напоминающее летаргический сон, но на деле являющееся медитативным состоянием, в котором сознание становится единым с Реальностью и может брать отпуск у тела за свой счёт на достаточно продолжительное время. Кстати, мумии некоторых самомумифицировавшихся муней, сознание которых ушло немного не в те области, в которые предполагали попасть обладатели физических тел, уже эпохи спустя находили в тайге геологи, искавшие разного рода камушки, и староверы, прятавшиеся от антихриста Петра Алексеевича Романова. Находить-то – находили, однако, никому особливо об энтом не рассказывали, кроме тех редкостных счастливчиков, которым, всё ж таки, рассказали и в число которых по крайнему недоразумению совершенно случайно попал автор настоящих строк.
Таким образом, обошедший хребет и вступивший с севера в лес Святых Дундуков Душман со своей армией оказался в положении бегущего из Москвы Наполеона: с одной стороны – и враг не обнаруживается, а с другой – и есть нечего. Юный недоверчивый муня, имя которого не сохранилось, в расчёт не идёт: что такое 50 кг костей с жестким мясом отшельника на две тысячи голодных солдатских рыл? И мародёрством не займёшься: куда ни сунься – никого. Тут не помародёрствуешь.
На третий день прочёсывания леса в рядах ракшасов начались приступы вегетарианства. Сначала большинство воинов смотрело на подобное вероотступничество своих редких собратьев так же, как гетеросексуалы смотрят на ориентацию извращенцев. Но голод – не тётка: ещё через два дня извращенцем стал даже предводитель Душман.
Во время дневного привала, сосредоточенно жуя молодые и не очень побеги всего, что попадалось под руку, и размышляя, как противостоять повальной диарее, основательно подорвавшей боевой и общефизический дух подчинённых, Душман набрёл в пустыне своего мозга на мысль, которая сказала:
– Надо среди своих найти полсотни серьёзно провинившихся, казнить их и съесть!
– Хорошая идея! – согласился с мыслью просиявший Душман.
Он встал, одёрнул китель, расправил галифе, почесал свою курчавую бороду, развевающуюся на легком лесном ветерке, и крикнул:
– Общее построение!
Ракшасы дробно и тяжело затопали сапогами и, застёгивая ремни на пыльных камуфляжных гимнастёрках, побежали строиться побатальонно в четыре шеренги.
– Хорошо! – поглядев на часы, сказал Душман. – В 24 секунды уложились! Молодцы!
Окинув взглядом строй, предводитель насчитал три батальона воинов. В голове с трудом ворочались математические формулы.
– Так, – натужно бормотали они, не желая беспрекословно подчиняться обладателю головы, – одному, чтоб, типа, малость поесть, надо, ну, один процент, хрен с ним, своего веса. Всего солдата не съешь: сапоги, портянки, другое и то, что в кишках, на еду не пойдёт. Грубо говоря, в еду пойдёт полсолдата. Чтоб, значит, две тысячи рыл накормить, надо… так… один процент… то есть, двадцать солдат, состоящих из чистого мяса. А в них – половина говна. Ага! Ответ: сорок покойников!
Последние слова Душман радостно выкрикнул в полный голос. И посмотрел на строй. Стоявший напротив воин радостно выпалил:
– Так точно, товарищ вашбродь! Сорок!!
– Разговорчики в строю! – рявкнул командир и тяжело опустил на голову стоявшего во фрунт свою боевую дубину.
Солдат упал, заливая кровью молодую траву.
– Товарищ штурмбаннротмистр! – прозвучал нерешительный голос сержанта. – Осмелюсь доложить: ефрейтор Антисептик был отличником боевой, строевой и мародёрской подготовки, лучшим солдатом подраз…
На этом слове Душман дошагал до сержанта – и перед строем лежало уже два трупа. – Почему ремень не подтянут?! – голосом впавшего в клинч отморозка заревел командир полка, пиная безответное тело.
Успокоившись, Душман медленно провёл красными недобрыми глазами по оробевшему строю и сказал:
– Два!
Солдаты сотворили невозможное: стоя во фрунт грудью навыкат, каждый из них, тем не менее, ухитрился стать маленьким и незаметным, чтобы ненароком не попасться на глаза командира. Секунду-другую спустя в строю раздались тупые удары по головам, шум падающих тел и прогремели выстрелы из луков.
– Кто стрелял? – в гневе поднял дубину Душман.
Строй перепугано молчал, а ещё через секунду жизнерадостный голос сказал:
– Товарищ комдив, мы тут сами предателей… того…
Строй местами расступился и предводитель, делая математические ошибки, насчитал, вместе с двумя своими, 39 жертв.
– Одного не хватает! – огорчённо прохрипел главный ракшас и взбешённо добавил:
– Что за фигня, я вас спрашиваю?!
В конце строя хронически обиженный первогодок с чувством опустил свою дубину с личными серией и номером на рукояти на череп маньяка-старшины и, впервые в своей карьере ощутив всю прелесть воинской службы, браво крикнул:
– Никак нет, господин-товарищ Контра-Генерал! Все на месте! Как в аптеке!
– Наряду по кухне приступить к приготовлению ужина! – голос Душмана на этот раз был благодушным – и подчинённые дисциплинированно засмеялись.
О том, что по факту в этот вечер умерщвлённых оказалось на три ракшасо-единицы больше необходимого, командир наряда по кухне докладывать Душману не осмелился, решив, что если солдато-недостача обнаружится, троих можно объявить дезертирами, предать анафеме, вечному забвению, отстранить от коллектива и подать на них в розыск, сделав всё перечисленное, как говорится, единовременно, в одном флаконе.
Когда на землю опустилась ночь, сытая и довольная колонна недобрых молодцев пустилась в путь к месту рассредоточения, чтоб завтра приступить к прочёсыванию леса.
Быстро шагавший впереди Душман, морща от непосильного напряжения лоб, обращаясь к своему заместителю, спросил:
– Слышь, Талиб!
– Чё тебе, твоё благомордие?
– Ты в дробях тему сечёшь?
– Может и секу. Кто его знает? А что такое дроби?
– Вот смотри, петрушка какая. Сорок мы съели. Так?
– Так.
– Значит, нас стало меньше. Правильно?
– Ну, да.
– Значит, на следующий раз и готовить надо не сорок, а меньше.
– Правильно!
– А сколько?
– Не знаю!
– Думай, Талиб! А то… тово… сам понимаешь!
Талиб помрачнел и стал усиленно стараться думать.
24. Так и лежим, как шагали, попарно – и общий привет!
Когда утренний туман выплыл из убегающих сумерек, шагавшие впереди ракшасы наткнулись на скалу, возвышающуюся над лесом точно так же, как клык на нижней челюсти в пасти хищника возвышается над резцами и коренными зубами. На вершине скалы восседал почтенный старец с длинной и редкой белёсой бородой. Начитанный второй заместитель Душмана по имени Тришир, первым увидевший неосторожного мудреца, задрав морду, не без юмора крикнул:
– Слышь, Хоттабыч! Где тут трое молодых не местных? Ромка, Лёха и Светлана? Весточка им из-за бугра!
– А вы, стало быть, почтальоны? – надтреснутым ехидным голосом ответил муня.
– Будешь прикалываться – сшибу тебя с этого пригорка, как шишку с дерева.
– Это как? – без страха осведомился старичок.
– А вот так! – объяснил Тришир – и, видимо, в целях демонстрации сказанного выстрелил из лука.
Ознакомительная версия.
